№ C август 2001 г.Олег Носков
Дым без огня
(Являются ли патриоты носителями державного сознания?)
К сожалению, мы слишком упрощаем картину нашего кризиса, полагая, что виной всему - тлетворное влияние чуждых идеологий. Однако, как показывает нынешняя действительность, печальный опыт минувших десятилетий так ничему и не научил нас: национальное самоубийство продолжается. Поэтому резонно задать вопрос: а не являемся ли и мы, радетели русской державности и православия, носителями той болезни, которую приписываем исключительно нашим оппонентам-западникам? Являются ли современные русские патриоты державниками по духу (а не по рассудку)? И чтобы ответить на поставленный вопрос о духовной сущности нынешних державников, необходимо, прежде всего, выяснить, какова сущность самого державного духа, а также какова сущность того, что державным духом не является и даже абсолютно ему противоречит.
У истоков всех великих цивилизаций стоят особые натуры - энергичные и жертвенные. Именно благодаря их, по сути дела, подвижнической деятельности в обществе создаётся что-то великое, достойное восхищения. А что такое великая цивилизация, как не та же держава? Основная черта истинного державника - это жертвенность, то есть способность бескорыстного отречения от своих личных преходящих интересов во имя каких-либо высших целей. А это будет ничто иное, как подвижничество в его чистом виде. Таким образом, любая держава является закономерным результатом подвижнической деятельности, а по существу - воплощением некоей идеи, служение которой воспринимается как высший смысл существования. Именно на этом поприще выражает себя державный дух.
Коротко сущность державного духа можно обозначить как экспансию, или волю к расширению и утверждению. Становление любой державы - это всегда выход вовне, за локальные, местные границы. Так, маленький город Рим, подчиняя соседние города и народы, постепенно становится центром огромной империи. Или, например, небольшое Московское княжество, расширяя свои владения, становится в итоге могучим государством - Россией. Впрочем, много примеров приводить не нужно, ибо всё это хорошо известно. Главное, на что нужно обратить внимание, - это соответствие между видимыми социальными процессами и процессами невидимыми, психическими. То есть, каждый человек, обладающий качествами подвижника, стремится инстинктивно вырваться за пределы обыденных границ, перешагнуть через порог известного и предсказуемого: путешественник стремится попасть в неизвестные земли, воин стремится сразиться с незнакомым противником (то есть с таким, с которым он ещё не сталкивался), мыслитель стремится постичь глубокие тайны, художник стремится творить новые образы, политик стремится испытать себя в рискованном предприятии (то есть опять-таки на поприще чего-то неизвестного). И когда народ, пусть даже очень небольшой, настроен на этот лад, он с успехом преодолевает свою "фольклорную" ограниченность и становится создателем новой державы, распространяя своё влияние на окружающие "малые" народы.
Тот факт, что у истоков новой Российской державы (пока только воображаемой) стоят не подвижники, а всего лишь общественно-политические деятели "мирского" склада, говорит о многом. Ведь по фундаменту можно судить и обо всём здании, о его прочности и величине. Русские патриоты, конечно же, не претендуют на роль святых отцов, однако, по логике вещей должны в первую очередь отстаивать идеалы подвижнического самоотречения, без которых, как было сказано, немыслимо державное строительство. И вот тут-то наши патриоты-державники обнаруживают совершенно иные духовные установки, которые никак не вяжутся с их державными симпатиями.
Начнем с того, что русские патриоты, несмотря на их формальный "милитаризм", совершенно искренне отрицают любые формы военной экспансии. Отрицают по чисто моральным соображениям. То есть, все военные захватчики в их глазах являются злобными оккупантами, достойными всяческих порицаний. Как мы понимаем, это существенно противоречит подлинно державным принципам, поскольку любая держава создаётся исключительно при помощи вооружённых сил. Потому, чтобы хоть как-то разрешить данное противоречие, патриоты создали миф о "мирном" расширении Российской империи, не имеющей якобы ничего общего с обычной военной оккупацией - Россия, дескать, была вынуждена воевать со своими соседями - во избежание захватнических акций с их стороны. Помыслить что-либо иное на этот счёт патриотам представляется прямо-таки кощунственным.
На этой почве как раз и возникла известная полемика между патриотами и их традиционными оппонентами - западниками. Все заявления последних об агрессивной внешней политике России патриоты пытаются парировать вышеупомянутым тезисом о вынужденном характере всех наших завоеваний. Внешне это очень сильно напоминает оправдание. А оправдание, как известно, всегда зиждется на чувстве вины. Выходит, что патриоты и впрямь считают военную оккупацию чем-то позорным и аморальным. В противном случае они воспринимали бы все выпады своих идейных противников не иначе, как комплимент. Истинный державник вряд ли станет испытывать неловкость от господских притязаний своей нации, наоборот, он будет только приходить в восторг от подобных фактов. Разве можно стыдиться того, что олицетворяет силу и могущество? Но если патриоты пытаются дать "особую", "нравственно безупречную" мотивировку русского имперского строительства, то, стало быть, они ни в коем случае не хотят видеть свой народ в роли завоевателя, поскольку с точки зрения патриотов, завоеватель есть абсолютно аморальный тип.
Они рисуют такую картину русской истории: существовал совершенно безобидный, миролюбивый и трудолюбивый народ, которому агрессивные соседи мешали спокойно жить. Так что русским ничего не оставалось, как в целях безопасности перейти в наступление. В результате и родилась Российская Держава, основная задача которой сводилась будто бы к тому, чтобы защищать все входящие в Империю народы от возможных посягательств на их жизнь и свободу.
Весьма примечательно, что русские патриоты-державники мыслят в унисон с "малыми народами". Ведь никто так не ненавидит завоевателей, никто не трепещет так перед внешней агрессией, как именно "малые" народы, любая война для которых - это прежде всего освободительная война. И никто, кроме "малых" народов, не ссылается на вынужденность своих военных акций, напирая при этом на своё миролюбие и незлобивость.
"Малый" народ - это народ-"филистер", который безудержной экспансии предпочитает спокойное, тихое существование в замкнутом пространстве, где возможно наслаждение маленьким земным "счастьем". Не эту ли парадигму отстаивают русские державники? И не является ли их особая интерпретация русской истории всего лишь символическим отражением собственного душевного настроя? Рассмотрим это подробнее.
Русские патриоты привыкли с пафосом заявлять о нашей многовековой борьбе за свободу. Версия о так называемом монголо-татарском иге стала общепринятой лишь в послепетровскую эпоху, то есть тогда, когда это иго мало кого должно было волновать в силу своей неактуальности. Тем не менее, всеобщее принятие этого неоспоримого "факта" свидетельствует о многом, прежде всего, о том, что русским почему-то стало приятно осознавать себя завоёванным, униженным народом - пусть даже и в далёком прошлом. Дело дошло до того, что об иге стали говорить с неподдельным воодушевлением: вот, как мол пришлось нам пострадать, такие мы несчастные, такие униженные.
Однако, парадокс заключается в том, что во времена предполагаемого ига отношение к противнику было совершенно иным, как, впрочем, и интерпретации собственной участи. Так, в "Слове о погибели земли Русской" монголо-татарское нашествие выставляется как справедливая Божья кара за грехи. То есть, современники всех этих событий относились к ним совершенно иначе, чем их далёкие потомки. Последние всю вину свалили именно не захватчиков, выставив русский народ как невинную жертву вооруженной агрессии.
Данное смещение акцентов весьма красноречиво. Во всяком случае, оно свидетельствует о существенном изменении мироощущения русского человека. Если когда-то захватчик воспринимался исключительно как "поганый", то есть как нехристианин, имевший наглость вторгнуться в пределы святой Руси, то с момента вхождения России в "культурный мир" захватчик стал восприниматься уже как оккупант, поработитель, посягнувший на спокойствие и свободу. Отсюда и изменение самого отношения к войне, которая стала трактоваться не как противостояние тёмных и светлых сил, а как борьба за свободу и независимость. Иначе говоря, война оправдывалась постольку, поскольку была освободительной войной. Войны оккупационные, как уже было сказано, оценивались явно негативно.
Именно по этому шаблону строилась официальная версия русской истории с её неизменным монголо-татарским игом и последующим героическим освобождением от него. Хотя на самом деле здесь имело место не "освобождение", а как раз завоевание, когда небольшое Московское княжество стало активно распространять свое влияние и утверждать собственную власть, сокрушая при этом сопротивление как ордынских ханов, так и многочисленных русских князей. И только сентиментальные историки 19 и 20 вв. усмотрели в этом державном расширении великорусскую "освободительную" борьбу против монголо-татарского господства. Неудивительно, что эту же версию насаждала и советская идеология, несмотря на её особые симпатии ко всем темнокожим расам, о репутации которых большевики проявляли всяческую заботу. Однако, данная версия о монголо-татарском иге вполне соответствовала основным постулатам марксизма, согласно которому борьба за свободу и независимость является самой что ни есть позитивной тенденцией. Трактуя русскую историю в данном ключе, большевики в конце концов добились полной перестройки нашего национального самосознания, в результате чего русские утратили облик народа-державника и превратились в заурядных представителей "автохтонной расы", ничем существенно не отличаясь в этом качестве от типичного "малого" народа.
Нельзя сказать, что именно большевики работали над изменением нашего самосознания. Речь идет о вполне закономерном процессе, в котором большевистская пропаганда является всего лишь заключительным (судя по всему) этапом. За шесть столетий русское самосознание совершило грандиозный переход от позиций державного патриотизма к патриотизму "автохтонному". Большевики оказались наиболее яркими выразителями последнего, однако признаки "автохтонизма" явственно обнаруживаются уже в 19 столетии. Еще во времена Петра I русские оставались типичными державниками. Существенные коррективы внесла Отечественная война 1812 года, где впервые отчетливо прозвучал мотив освобождения. Даже знаменитая освободительная борьба Минина и Пожарского по истоку своему весьма далека от классической "народной" войны, поскольку была спровоцирована не столько самим оккупантами, сколько изменниками из числа своих же соотечественников. Однако, Отечественная война велась, во многом, по другим канонам. И, пожалуй, одной из самых примечательных деталей этой войны было активное использование "партизанской" тактики, для чего даже создавались вооруженные отряды народных ополченцев, действовавших в тылу противника (против этого, кстати, первоначально возражал сам император Александр I). Ведь партизанская тактика, как известно, характерна исключительно для автохтонных, или "малых" народов, воюющих за свою "свободу и независимость". Самое же примечательное, что роль партизан, как правило, сильно преувеличивают. И это касается не только войны 1812 года. Такое благоговение перед "народными мстителями" можно понять, поскольку они являются живым символом характерного душевного настроя и олицетворением основных этических принципов "автохтонного" патриотизма.
Особенно отчетливо "автохтонные" мотивы прозвучали в учении славянофилов, основные идеи которых так или иначе отразились на официальной "казенной" идеологии второй половины 19 в. Уже сама идея "славянского братства" явно противоречит русским великодержавным принципам, поскольку малые славянские народы (как это убедительно показал К. Леонтьев в своем труде "Византизм и славянство") нисколько не соответствовали господскому, державному типу. Фактически это означает, что данные народы должны были бы влиться в Империю не как "братья", а как подчиненные этносы, и только на таких началах строить свои отношения с великороссами. Но, уравнивая себя с "братьями", русские снимали с себя принципиальное различие между "большими" и "малыми" народами, невольно относя себя к категории последних. Знаменитая Балканская кампания, которой восхищаются современные патриоты, велась уже под знамёнами "автохтонного" патриотизма, поскольку трактовалась как "освободительная" война. К сожалению, мы до сих пор не оценили должным образом степень разлагающего влияния подобных войн на состояние державного духа. И, может быть, слишком сильное увлечение русских всяческими "освободительными" миссиями оказали на нашу духовность более тлетворное влияние, нежели увлечение западными теориями. Во всяком случае, отнюдь не случаен тот факт, что после борьбы за свободу наших "меньших братьев" славян началось (спустя несколько десятилетий) бурное "освобождение" якобы угнетённых народов Российской империи. Большевик Ленин, собственно, ничего нового не изобрёл, когда формулировал принципы своей национальной политики. Принципы как таковые были уже сформулированы задолго до прихода большевиков к власти и сформулированы они были ни кем иным, как самими русскими патриотами, которые по большому недоразумению полагали себя державниками.
Белое дело, которым столь часто восхищаются, таило в себе ту же двусмысленность, ту же несостыковку эстетики и морали, как и в случае с первой мировой войной. С одной стороны, по форме это было типично реакционное движение, направленное на восстановление свергнутого режима. С другой стороны, всё это происходило под лозунгами "освобождения" страны от так называемого большевистского ига. При этом сподвижникам Ленина прямо инкриминировалась тайная связь с германскими империалистами и даже намерение реставрировать монархию! Как видим, антиимпериалистический пыл был присущ не только большевикам. Логика же, как всегда оставалась на стороне последних, которые умело воспользовались ситуацией, постаравшись превратить империалистическую войну в войну освободительную (я бы даже сказал - в национально-освободительную войну).
Неудивительно, что за годы правления большевиков "автохтонный" патриотизм стал восприниматься как патриотизм вообще, и не только апологетами коммунизма, но и ярыми противниками советского режима. Любой внешний враг стал рассматриваться теперь как потенциальный оккупант и поработитель, посягающий на свободу и мирное, земное счастье советского или русского народа. Любую войну Советы вели исключительно под лозунгом "освобождения", создавая порой (как и их предшественники) совершенно абсурдные ситуации - вроде выполнения "интернационального долга" в Афганистане. Поэтому стоит ли изумляться, что и эта двусмысленность в конце концов разрешилась не в пользу Советской Державы: для "малого" народа мы, русские, оказались слишком большими, а для "большого" народа - слишком слабыми духом.
Как и следовало ожидать, русские патриоты-державники (называю их так условно) проповедуют на самом деле "автохтонную" форму патриотизма, по недоразумению (или по наивности) связывая её с нашей духовной традицией. Как я уже сказал, в этом плане они мало чем отличаются от патриотически настроенных большевиков. Возможно, именно этим объясняется их периодически возникающая солидарность с коммунистами, несмотря на существенные (казалось бы) идеологические расхождения, которые на фоне реальных политических интересов превратились в пустую формальность.
Тем не менее, сегодня можно встретить немало русских патриотов, в принципе яро отрицающих коммунистическую идеологию, мало того, возлагающих на большевиков ответственность за мучения русской нации. Это именно те самые патриоты, которые до сих пор с восторгом отзываются о Белом Деле и считают себя его продолжателями - хотя бы на поприще идеологии. Их розовой мечтой как раз и является восстановление Российской империи в её прежнем виде. Но, при всем благородстве подобных намерений, абсурдность данного проекта слишком очевидна для непредвзятого аналитика. Достаточно только обратить внимание на то, в каком качестве наши "белые" патриоты воспринимают своих "антагонистов" большевиков, чтобы понять, насколько утопичны их имперские замыслы.
Как я уже говорил выше, большевиков с самого начала воспринимали как агрессивных оккупантов, неких воинственных и деспотичных пришельцев, закабаливший несчастный русский народ. То есть, в отношении их использовались типично "автохтонные" мерки, как со стороны расслабленных либералов, так и со стороны самых что ни на есть ярых патриотов-державников. Нынешние "белые" патриоты оценивают сущность большевизма по тем же меркам. Большевики в их глазах - это именно оккупанты, деспоты и милитаристы. Мало кому из них приходила в голову мысль, что в лице большевиков они видят восставших и обнаглевших рабов, получивших право на власть лишь благодаря преступной бездеятельности и безответственности господ. Ничего подобного! Даже сами господа, очутившись в эмиграции, гневно разоблачали красных оккупантов, безжалостно насилующих беззащитную Россию. Было даже модно проводить параллели между упоминавшимся монголо-татарским игом и игом большевизма. При этом лучшие из эмигрантских учителей, вроде Ивана Ильина, прилагали всяческие усилия к тому, чтобы снять с русского народа все подозрения насчет причастности к большевизму. Это еще больше усиливало "автохтонную" позицию русских державников, придавая ей особую моральную значимость. Как ни странно, но данная трактовка большевизма вполне соответствовала основным принципам либеральной этики: в лице Советов разоблачалось имперское мышление как таковое, и все ужасы советского режима рассматривались именно как ужасы оккупации.
Но самым интересным, пожалуй, является то, что советские идеологи, со своей стороны, столь же гневно разоблачали империализм, живописуя ужасы буржуазного строя, бесчеловечного в отношении "простого человека." То есть большевики и их противники (как из числа западных либералов, так и из лагеря белоэмигрантских патриотов-державников) обвиняли друг друга в одних и тех же грехах.
Что ж, вот вам и ответ на вопрос, вынесенный в заголовок статьи…
