Владимир Шехов
Формула интеллигентской духовности

Введение

Десять лет минуло с тех пор, как Россия выбрала новый путь, и, казалось бы, в Лету кануло все, что имело отношение к Стране Советов: и коммунистические утопии, и тотальный контроль над жизнью и мыслями ее граждан. Казалось бы, навсегда исчезла и советская интеллигенция, неотъемлемая часть коммунистического режима, наследница интеллигенции русской, прослойки, вскормившей большую часть государственных и политических деятелей первого революционного призыва.

Ушедшая в 1917 году на 70 лет в молчаливое противостояние к коммунистическому режиму (также как почти столько же лет ее предшественница, русская интеллигенция противостояла режиму царскому) советская интеллигенция, по всем приметам должна была бы исчезнуть навсегда.

Действительно, с приходом к власти в 1991 году тех самых деятелей, о которых когда-то мечтала интеллигенция, у нее, не осталось более причин быть недовольной новой властью, установлению которой она так способствовала.

Но годы минули, и все возвращается на круги своя. Едва ли не ежедневно в средствах массовой информации появляются сообщения, свидетельствующие о том, что эта прослойка возрождается вновь, принимая в свои ряды, как и прежде, всех недообразованных людей, не нашедших в жизни никакого другого дела, кроме профессионального возмущения всем, что происходит в «этой» стране.

Заметим, что, как и в былые времена, наличие хорошего образования, собственного дела, реализованности в жизни, которые предполагают наличие внутренней свободы у человека, являются препятствием к вступлению в эту прослойку. Пропуском в русскую интеллигенцию является отсутствие дела и заявление о готовности разделять присущие ее членам ценности. Но определяющим для молчаливого согласия остальными интеллигентами на принятие в свою прослойку очередного члена, является заявление неофита о наличии у интеллигентов некоей интеллигентской духовности, возвышающей ее адептов над простыми смертными.

Казалось бы, сейчас, когда в России реализуется право на свободу мысли, слова и объединений, критиковать за принадлежность к русской интеллигенции некорректно, казалось бы, принадлежность к интеллигенции является личным делом человека, избравшего этот путь. Спору нет, хочешь быть русским интеллигентом - флаг тебе в руки.

Мы не стали бы затрагивать тему русской интеллигенции, если бы не многочисленные заявления интеллигентов о наличии у них некой особой духовности, которая, якобы, дает им право ей право требовать от россиян отношения к интеллигенции как к коллективной совести народа.

Мы бы не взялись за написание настоящей работы, если бы не считали изначально неправомерным использование интеллигентами этого религиозного православного понятия.

Святой Дух, духовный отец, духовник, православная духовность - все эти слова и понятия являются неотъемлемой частью православия и накак не связаны с какой-либо прослойкой общества. Для православия «нет ни эллина, ни иудея», нет для православия и интеллигента. Все люди, Божьи создания равны перед православием.

Никто никому не давал права вырывать из православия принадлежащие ему понятия и выдавать их за свои.

Присвоение себе принадлежащей другим собственности является воровством. А выдача чужих ценностей за свои сродни шулерству, за которое награждают принятой во всем мире наградой - опусканием канделябра на голову.

Но, «как люди интеллигентные», обойдемся без канделябров.

В настоящей работе мы попытаемся разобраться, о какой именно духовности говорят интеллигенты, когда описывают главные черты своей прослойки. Мы докажем, что русской интеллигенции действительно присуща некая особая интеллигентская духовность и выведем ее формулу, отделив интеллигентскую духовность от духовности православной.

Разделение православной духовности и духовности интеллигентской позволит отныне обходиться без обвинений, которые мы только что предъявили русским интеллигентам. Отныне, как и положено, у каждого будет свое.

Исходные понятия

Выводить формулу интеллигентской духовности мы будем чисто научным методом, основываясь на определении русского интеллигента как «высоконравственной духовной личности, сохраняющей лучшие традиции русской культуры». Заметим, что в этом часто употребляемом определении ничего не говорится о том, что русский интеллигент должен быть образованным и работящим. О причинах этого мы уже упоминали.

Присмотримся повнимательнее к данному определению. Сколько всего и сразу наворочено, сколько всего слито в один флакон.

Хотелось бы, чтобы мухи были отдельно, а суп был отдельно. Но таков уж русский интеллигент, что определяет себя исключительно через «все самое лучшее, что только может быть в человеке». На себя он не жалеет самых ярких красок.

Оставим в стороне вопрос о скромности интеллигентов, задумаемся, а так ли понятны слова, входящие в это определение. Понятия, через которые определяет себя русский интеллигент, вовсе не так очевидны и однозначны.

Например, почему в определении используется слово «высоконравственный», а не просто «нравственный», и о какой нравственности в нем идет речь?

Очевидно, некоей универсальной, «самой лучшей» нравственности, нравственности как таковой попросту не существует.

Так, для чеченца «нравственно» убить одного русского, для фашиста «нравственно» убить одного русского, для большевика «нравственно» убить одного русского священника и разрушить одну церковь, а «высоконравственно» убить десять русских священников и разрушить десять церквей.

Судя по всему, в упомянутом определении и нравственность-то подразумевается какая-то особая, интеллигентская, которую интеллигент устанавливает самостоятельно, по личному произволу определяя критерии нравственного и безнравственного.

«Уж мы-то с вами понимаем, что есть нравственное, - перемигиваются между собой русские интеллигенты, - а если кто думает иначе, тот безнравственен».

А что есть «лучшие традиции культуры», которые, опять же по собственному усмотрению отбирает русский интеллигент?

Не многовато-то ли для одного человека быть и «духовным» и «высоконравственным», да еще и выбирать, что в культуре является «лучшим»?

Вновь мы видим явную неоднозначность. Так, известно, что Лев Толстой ненавидел балет, а в то же время язык не поворачивается назвать его совсем уж бескультурным. В то же время Ленин - другой выходец из русской интеллигенции - просто обожал музыку и книги, что не мешало ему кушать на завтрак все тех же русских священников.

Так что не все так ясно, когда речь заходит о «высоконравственности» и «лучших традициях культуры». Ну, да пес с ними. Пускай со своей нравственностью и культурой интеллигенты разбираются сами. Наша тема иная, нас интересует интеллигентская духовность.

Сотри случайные черты

Возьмем существо, формально похожее на типичного русского интеллигента, и установим, чего ему не хватает для того, чтобы быть полноценным интеллигентом без всяких оговорок.

Выводить нашу формулу мы будем на основе анализа личности известного борца за экологию улиц П.П. Шарикова, булгаковского литературного героя.

На первый взгляд он предельно далек от того, чтобы называться русским интеллигентом. Слишком многое в нем отталкивает читателя. (Да и сами интеллигенты, желая подчеркнуть чью-то ограниченность или примитивность нередко приводят сравнение именно с Шариковым.)

Но уверяем, что неинтеллигентен он лишь при поверхностном рассмотрении! Омерзительным Шариков кажется только для тех, кто плохо знаком с глубинным содержанием русских интеллигентов.

Докажем это и определим, чем же он не дотягивает до высокого звания русского интеллигента, пользуясь приведенным выше определением.

Традиции русской культуры Шариков, очевидно, бережет - выделывает коленца мелодии «Светит месяц», как настоящий виртуоз. Конечно, это не какая-нибудь ария индийского гостя, но, как говорится, чем богаты…

Присмотритесь к нему. Разве не напоминает он русских интеллигентов другими сторонами своей личности?

Он пьет горькую, а любой интеллигент «не может не пить в этом свинстве жизни».

Он не хочет воевать - чем не предтеча современных пацифистов?

Он не хочет работать - чем не чеховский герой? Ведь и тот желает найти «высокий Труд», а не прислуживание и потому не работает вовсе.

Шариков симпатизирует левым, как и всякий честный русский интеллигент.

Он, как и любой представитель изучаемой прослойки, абсолютно на все имеет свой взгляд: вспомните его суждения по переписке с Каутским.

Любит приударить за женщинами, так что из того? Это, если хотите, просто милая слабость, не более.

«Нравственен» ли он? Тайна сия велика есть. Он не слишком распространяется на этот счет, больше молчит. Да и к чему лишний раз говорить? Ведь у подлинного интеллигента нравственность, коль скоро он определяет ее по своему усмотрению, может измениться целиком и полностью за одну ночь: ведь он сам решает, что нравственно, а что нет. Так, быть может, Шариков попросту предпочитает не тратить время на обсуждение столь эфемерного понятия, как интеллигентская нравственность?

Думает ли Шариков о чем-то, кроме водки и харчей? (Обязанность «думать» является первейшим долгом русского интеллигента.) Со стороны не видно. Но почему не предположить, что он думает. А иначе как объяснить, что он знает ответы на все вечные вопросы русской интеллигенции?

«Кто виноват?» - Да все виноваты.

«Что делать?» - Да ничего не делать: пусть работают, то бишь прислуживаются, безнравственные и бездуховные.

Шариков знает, что «все плохо» и знает, «как надо»: надо хорошо, «чтобы всем».

Наконец, он обладает главной добродетелью русского интеллигента. Он готов осудить все, что попадает в его поле зрения и дать совет по любому поводу.

Так чего же боле? Можно ли от одного существа требовать чего-то еще, если и в заданном виде оно обладает столькими добродетелями?

А то, что Шариков не лишен недостатков, так и на Солнце есть пятна.

Что с того, что он, например, ворует? Но кто без греха? Да и почему он ворует? - Хочется выпить, чтобы хоть на миг забыть «об этой мерзкой жизни».

Другой его недостаток: у него нет очков. (Очки, резко усиливающие поблескивание осуждающего взгляда, нужны русскому интеллигенту как воздух.) Но что поделаешь? - сохранил зрение.

Отсутствие у него образования, как мы уже упоминали, вовсе не является недостатком для русского интеллигента. Так что на этот счет придирки не проходят.

И все же, положа руку на сердце, мы должны признать, что есть у него черта, которая не позволяет назвать Шарикова русским интеллигентом: он душит кошек. Простить этого ему нельзя. Душить кошек несовместимо с высоким званием русского интеллигента.

Но давайте взглянем на этот недостаток с научных, формальных позиций и обнаружим, что мы вплотную приблизились к нашей цели.

Искомая формула

Для начала подведем промежуточные итоги: Шариков не чужд культуре (балалайка тому доказательство), ничто человеческое ему также не чуждо (он совершает почти все дела, которые свойственны русским интеллигентам: пьет горькую, миролюбив, не работает, ухаживает за женщинами и прочее, и прочее, и прочее). И пусть его взгляды на «нравственность» остались за рамками булгаковской повести, простая презумпция невиновности заставляет нас думать, что русский интеллигент не отказался бы подать ему руки из-за кажущегося отсутствия у того нравственности.

Да, он ненавидит кошек. Но если устранить этот изъян, исчезнут все препятствия к тому, чтобы назвать Полиграфыча истинным русским интеллигентом: чисто формально он подойдет теперь под все требуемые атрибуты этой прослойки.

Так почему бы не предположить, что интеллигентская духовность напрямую связана с отношением к кошкам?

И если принять это предположение за истину, тогда очевидной становится:

Формула интеллигентской духовности: ЛЮБОВЬ К КОШКАМ.

Мы настаиваем на истинности нашего определения. Действительно, лишь отсутствие любви к кошкам не дает нам права назвать Шарикова русским интеллигентом. Но убери эту его черту, убери его склонность к душению кошек и увидишь перед собой подлинного русского интеллигента.

И все так ясно оказывается теперь. Сто пятьдесят лет, с момента возникновения русской интеллигенции, лучшие умы России бились над поиском формулы интеллигентской духовности. А оказалось, что она так проста.

Заключение

Нам удалось разделить два понятия: православной духовности и духовности интеллигентской. Теперь каждому воздается свое.

И нет более нужды вспоминать о канделябре, слушая разговоры интеллигентов о своей только им присущей духовности. Теперь-то мы знаем, о чем идет речь…

Отныне любой их разговор о «духовности» и «бездуховности» - любимый, кстати, разговор интеллигентов - более не должен вызывать упреков в шулерстве и воровстве. Пусть себе говорят…

Отметим также, что зря русские интеллигенты обзывают кого-то: «Да он же Шариков!» Не следует быть столь несправедливым к этому герою.

Полиграф Полиграфович мог бы стать идеальным русским интеллигентом, если бы эксперимент профессора Преображенского развился в ином направлении, если бы Шариков полюбил кошек.

И кто знает, может быть, сегодня он стал бы флагом русской интеллигенции, возрождающейся после десятилетнего небытия.