Александр Витальевич Репников
Константин Леонтьев и Лев Тихомиров

История взаимоотношений Л.А. Тихомирова и К.Н. Леонтьева еще недостаточно хорошо изучена в нашей историографии, хотя отдельные исследователи уже обратили свое внимание на эту проблему [1]. Особый интерес в связи с разработкой данного вопроса вызывает переписка Л.А. Тихомирова и К.Н. Леонтьева. Письма Тихомирова к Леонтьеву в настоящее время хранятся в РГАЛИ в личном фонде последнего [2]. Ответы Леонтьева на письма Тихомирова, к сожалению, на сегодняшний день не обнаружены. Сам Тихомиров утверждал, что у него сохранилось всего 6-7 писем Леонтьева, при этом два или три письма он, по его словам, отдал Иосифу Фуделю или А.А. Александрову. Отдельные фрагменты из писем Леонтьева вошли в воспоминания Тихомирова “Тени прошлого. К.Н. Леонтьев”, которые хранятся в ГАРФ и неоднократно публиковались в последние годы [3]. Особый интерес представляет то, что именно в ходе этой переписки была затронута проблема реального воплощения в жизнь социалистической идеологии в России; проблема, которая серьезно занимала Леонтьева в последние годы его жизни. Заслуживают внимания и письма Л.А. Тихомирова к О.А. Новиковой - писательнице, славянофильской ориентации. Письма Л.А. Тихомирова к О.А. Новиковой за период 1888 - 1904 гг., хранятся в ее личном фонде, в РГАЛИ. Для данной работы наибольший интерес представляю письма 1890-1891 гг., в которых упомянут К.Н. Леонтьев.

К моменту личного знакомства Тихомирова и Леонтьева, оба мыслителя уже успели познакомиться заочно, прочитав и оценив работы друг друга. 27 октября 1889 г. Тихомиров писал О.А. Новиковой: “Читаю... Леонтьева. Это очень оригинальная голова...” [4]. Фигура одного из крупнейших представителей российского консерватизма очень импонировала вчерашнему революционеру, чувствовавшему себя неофитом в монархическом лагере. С другой стороны, сам Леонтьев отнесся с большим вниманием к брошюрам Тихомирова, в которых тот критиковал либеральные и социалистические доктрины. 12 сентября 1890, рассказывая о своем пребывании в Москве Тихомиров писал Новиковой: “Из знакомых - единственный новый и очень интересный К.Н. Леонтьев” [5]. В письме от 14 сентября 1890 он продолжил эту тему: “В Москве я еще совсем чужой. Кроме легких редакционных знакомств, познакомился только с Леонтьевым (Конст. Ник.). Человек очень любопытный, но в Москве он ненадолго, а живет собственно в Оптиной Пустыни” [6]. Познакомил Леонтьева и Тихомирова В. А. Грингмут. Именно он обратил внимание Тихомирова на книгу Леонтьева “Восток, Россия и славянство”. 24 сентября 1890 Тихомиров упоминает в письме Новиковой о Леонтьеве: “Меня с ним познакомил В.А. Грингмут, по желанию самого Леонтьева; я у него был два раза” [7]. Знакомство состоялось в Москве. Вскоре К.Н. Леонтьев писал О.А. Новиковой о Тихомирове: “Он сам желал со мной позна­комиться и провел у меня в гостинице “Виктория” два-три вечера в дол­гих и задушевных беседах” [8]. Беседы продолжались во время после­дующих приездов Константина Николаевича в Москву и поездки Тихомирова в Сергиев Посад, где жил Леонтьев. Тихомиров вспоминал: “В общей сложности за краткое время на­шего знакомства я видел его очень часто, сидя подолгу, беседуя боль­шею частию наедине, серьезно и сердечно. Мы сошлись очень быстро, сообщая друг другу и интимные подробности жизни, и свои духовные запросы, делясь мыслями о будущем. (Разница лет не составляла помехи дружескому сближению, потому что я по пережитому, выстраданному и продуманному был много старше своих лет, тогдашних 38 и 39 лет)” [9]. Именно в этот период сложилось определенное преклонение Тихомирова перед Леонтьевым. Он безусловно отдавал должное Леонтьеву-мыслителю, хотя и понимал, что тот весьма ограничен в своих возможностях. 31 октября 1889 г. он записал в дневнике: “Взять хоть Леонтьева, что он? Нуль по влиянию, по последствиям. А, ведь, я ему в подметки не гожусь по таланту и силам” [10]. К тому же Тихомиров видел, как с каждым днем ухудшалось здоровье Константина Николаевича.10 сентября 1891 г. он отмечал в письме Новиковой: “На Леонтьева я также не могу рассчитывать, это человек совершенно больной (физически), и уже не может быть деятельным” [11].

Леонтьев оказался человеком, оказавшим значительное влияние на духовное развитие Тихомирова. Сильное впечатление на Льва Александровича произвела, в частности, книга Леонтьева “Отец Климент Зедергольм, иеромонах Оптиной Пустыни”, по поводу которой он писал автору 21 ноября 1890 г.: “Отца Климента” я уже прочел. Это прекрасная книга... Вы объясняете, как никто, православие и монашество. Говорю “как никто” понят­но из светских писателей. В отношении понимания православия я Вам вообще чре­звычайно много обязан (выделено мной - А.Р.). Теперь я читаю Василия Великого о подвижничестве. Но да­же и теперь - когда я все таки кое что уже знаю - все же трудно читать. У Вас же все приспособление именно к русскому интеллигентному уму. Жаль в высшей степени, что Вас мало читают именно те., среди которых Ваша про­поведь православия была бы особенно полезна и м. б. - не удивляйтесь страннос­ти предположения нашла бы наиболее прозелитов. Я давал Ваши сочинения людям радикального направления - или лучше отрицательного, “нигилистического”, и - они вас понимают гораздо лучше, нежели всяких “умеренных”. середку на половине” [12]. На глубокое понимание Леонтьевым православной традиции Тихомиров обращал внимание и в письме к Новиковой от 21 сентября 1891 г.: “У меня идет переписка с Леонтьевым. Он меня очень привлекает. Это личность совсем иная: грешная, ломаная, в которой однако есть и великая сила добра. Он очень умен. Я бы очень желал, чтобы он прожил еще десяток лет. Может быть он сделается очень нужным, необходимым человеком. Я думаю, что Вам трудно понять его. У вас натура существенно здоровая, вам, думаю, сравнительно мало приходилось бороться с дурными стремлениями. А он из тех, у которых ангел и чорт вечно сцепившись в отчаянной борьбе. Но у него этот ангел не изгнан, не уступает. Он меня глубоко привлекает двойным чувством уважения и жалости. Сверх того он глубоко сведущий православный” [13].

В тот период у Тихомирова еще не было достаточно близких друзей и он был искренне рад возможности поделиться своими идеями с более опытным и умудренным человеком. В письмах Леонтьеву он подробно обсуждал необходимость “миссионерской деятельности” среди молодежи: “Я думал, думаю и буду думать, что нам, православным - нужна устная проповедь. Или лучше - миссионерство. Нужно миссионерство систематическое, каким-нибудь обществом, кружком. Нужно заставить слушать, заставить читать. Нужно искать, идти на встречу, идти туда, где вас даже не хотят. И притом... важно не вообще образован­ное общество, важна молодежь, еще честная, еще способная к самоотвержению, еще способная думать о душе, когда узнает, что у ней есть душа. Нужно идти с проповедью в те самые слои, откуда вербуются революционеры” [14]. Самому Леонтьеву отводилась роль своеобразного вождя: “С Вами, под Вашим влиянием или руково­дством пойдет не обижаясь, каждый, так как каждый найдет естествен­ным, что первая роль принадлежит именно Вам, а не ему Наоборот, если... взять меня, то никто, во первых, не обратит внимания на мои слова, а если ж - паче чаяния - я бы и имел бы успех - это самое и оттолкнуло бы многих. Ведь люди - все такие свиньи, с этим нужно считаться. А то, знаете, от этих писаний (имеется в виду публицистическая деятельность - А.Р.) польза очень минимальная. Никто все равно не читает. Да еще хорошо Вам, по крайней мере пишете, что хотите. А мне напр.<имер> даже и развернуться нельзя. Везде свои рамки, и как дошел до этой рамки - стукнулся и молчи. Какая же это работа мысли?” [15].

Другой оригинальной идеей был проект создания тайной организации, которую Леонтьев в шутку называл “Иезуитским Орденом”, и которая должна была быть направлена для борьбы с бюрократией во имя самодержавия. В эту организацию планировалось включить В.А. Грингмута, Ю.Н. Говоруху-Отрока, А.А. Александрова и других. Организация не должна была себя афишировать, поскольку “правительственная поддержка скорее вредна, чем полезна, тем более что власть, как государственная, так и церковная, - не дает свободы действия и навязывает свои казенные рамки, которые сами по себе стесняют всякое личное соображение” [16]. В воспоминаниях, Тихомиров увлеченно рассуждал о том, как могла бы действовать эта, так и не созданная организация. Это Общество - считал он - должно быть тайным, то есть нелегальным. Правда это создает “постоянный риск правительственного преследования”. Для того что бы не попасть под удар своих же правительственных сил Общество не должно иметь никаких признаков организации. У него не должно быть устава, печати, списков членов и протоколов заседаний. Необходимость создания именно тайного Общества понимал и Леонтьев. Развивая эту тему, Тихомиров предположил, что если бы дошло “до серьезного обсуждения этого плана”, он бы высказал идею принять два устава - один явный и безобидный, удобный для властей, а второй настоящий для внутреннего пользования. Подобные игры взрослых людей “в заговорщиков” проистекали в значительной степени из осознания собственного бессилия изменить что-либо “сверху”. К тому же, как верно заметил по этому поводу К.Ф. Шацилло “такая организация не могла быть многочисленной” [17]. Это признавал и сам Тихомиров, считавший, что в Общество могли входить только знакомые между собой единомышленники. На этом примере хорошо видно, что мыслители-монархисты оказались в ловушке. Политическая ортодоксальность верхов и их утрата способности адекватно реагировать на происходившие в России изменения породили у большинства правящей верхушки веру в несокрушимость самодержавия, а мыслители, подобные Леонтьеву и Тихомирову, выступали в качестве “беспокоящего фактора” и власти они были не нужны. Их просто не хотели слушать, да и сами они сознавали, что не могут конкретно повлиять на политику правительства.

В письме от 7 января 1891 г. Тихомиров поделился с Леонтьевым рассуждениями о интересующем его “еврейском вопросе”. Он жаловался: “Плохо дело, Константин Николаевич, с евреями. Они, кажется форменным (формальным ?) образом штурмуют Россию, хотят взять... По совести - не то, что почитаю, а прямо люблю Государя, и Церковь - но прочее - так все ранит, так разочаровывает, так все слабо, что болит сердце и болеть устало! Куда нашим с евреями бороться! Все у них в руках” [18]. К сожалению, мы не знаем как отреагировал на этот пассаж Леонтьев, но попутно отметим, что отношение самого Леонтьева к так называемому “еврейскому вопросу” было не так четко выражено, как у Тихомирова. В то же время оно было и не так нейтрально, как считали исследователи. Например, 4 декабря 1890 г. Леонтьев писал И. Фуделю о том, что для сохранения государственной мощи России, без которой неосуществимо ее религиозное призвание нужно не только сохранить то деспотическое начало, которое уже было в истории России, “но и создать кое-что небывалое в подробностях (изгнать решительно евреев, сделать собственность менее свободной, а более сословной и государственной и т.п., сосредоточить церковную власть, причем, конечно, она станет деспотичнее)” [19]. В то же время, известно, что в повседневной жизни Леонтьев вполне спокойно относился к евреям. Когда он жил в Адрианополе, то его часто выручал деньгами местный еврейский ростовщик Соломон Нардеа, которому Леонтьев задолжал довольно крупную сумму. О том, как Леонтьев оценивал “еврейский вопрос” с теоретической точки зрения однозначно судить нельзя. Национальный вопрос для Леонтьев не являлся фетишем и он никогда не идеализировал славян. “Что такое племя без системы своих религиозных и государственных идей ? - писал он - За что его любить? За кровь? Но кровь ведь... ни у кого не чиста... И что такое чистая кровь? Бесплодие духовное! ... Любить племя за племя - натяжка и ложь. Другое дело, если племя родственное хоть в чем-нибудь согласно с нашими особыми идеями, с нашими коренными чувствами” [20]. Что касается Тихомирова, то он посвятил “еврейскому вопросу” вопросу ряд своих статей, причем его оценка данной проблемы укладывалась в рамки мировоззренческой концепции других русских правых идеологов [21]. К славянам же Тихомиров, подобно Леонтьеву, относился вполне прохладно.

Большой интерес у Леонтьева вызвала статья Тихомирова “Социальные миражи современности”. В письме от 29 июля 1891 г. Тихомиров сообщал, что высылает эту статью для ознакомления: “Посылаю Вам мою статью “Социальные миражи современности”. Это собственно продолжение “Начал и Концов”. У меня еще тогда работа была задумана в трех частях. Не знаю, когда удастся сделать третью. Некогда у нас писать. Странная какая-то пресса. Впрочем Вы это знаете лучше меня”. и сожалел: “О социализме - пришлось скомкать. Предмет громадный и потребовал он вплотную больше мороки” [22]. Статья была опубликована в июльском номере “Русского обозрения”. В ней доказывалось, что в случае практического воплощения в жизнь социалистической доктрины новое общество будет построено не на началах свободы и равенства, как это обещают социалисты, а на жесточайшем подавлении личности во имя государства. Тихомиров прогнозировал, что в грядущем социалистическом обществе важное место займут карательные органы, которые будут наблюдать за исполнением предписанных правил и сурово карать нарушителей. Он так же предполагал развитие бюрократии, в которой наиболее видное место займут руководители и пропагандисты, создающие идеологическое обоснование действий власти. “Власть нового государства над личностью будет по необходимости огромна. Водворяется новый строй (если это случится) путем железной классовой диктатуры” - писал Тихомиров [23]. Размышления Тихомирова об установлении при социализме новой иерархии и железной дисциплины отвечали прогнозам самого Леонтьева, который к великому удивлению автора статьи, заметил, что если все действительно обстоит так, как описано в статье, то коммунизм будет полезен, поскольку восстановит в обществе утраченную справедливость. В разговоре с Тихомировым Леонтьев даже в шутку изобразил сценку из будущего социалистического строя: “Представьте себе. Сидит в своем кабинете коммунистиче­ский действительный Тайный Советник (как он будет тогда на­зываться - это безразлично) и слушает доклад о соблюдении народом постных дней... Ведь религия у них будет непременно. восстановлена - без этого нельзя поддержать в народе дисци­плину... И вот чиновник докладывает, что на предстоящую пятницу испрашивается в таком-то округе столько-то тысяч раз­решений на получение постных обедов. Генерал недовольно хму­рится:

-Опять! Это, наконец, нестерпимо. Ведь надо же озабо­титься поддержанием физической силы народа. Разве мы можем дать им питательную постную пищу? Отказать половине!

Докладчик сгибается в дугу.

- Ваше Высокопревосходительство (или как у них там будут титуловать!), это совершенно справедливо, но осмелюсь доложить. Ваше Высокопревосходительство циркулярно разъяснили начальникам округов, как опасно подрывать и ослаблять привычную религиозную дисциплину в народных массах. Нач­нут покидать обрядность, и где они остановятся? Осмелюсь доложить...

-Генерал задумывается.

- Да... конечно... Не знаешь, как и быть с этим народом... Ну - давайте доклад. И он надписывает: “Разрешается удовлетворить ходатай­ства”.

Ра­зумеется - замечает Тихомиров - говорилось это шутливо, но в Леонтьеве на эту тему зашевелилась серьезная философская социальная мысль, связанная с теми общими законами развития и упадка человече­ских обществ, которые он излагает в “Востоке, России и сла­вянстве”. Он об этом серьезно задумался, ища места коммунизма в общей схеме развития, и ему начинало казаться, что роль коммунизма окажется исторически не отрицательною, а положительною” [24]. В письме от 7 августа 1891 г. Леонтьев, поблагодарив Тихомирова за присланные ему “Социальные миражи современности”, отмечал: “Приятно видеть, как другой человек и другим путем приходит почти к тому же, о чем мы сами давно думали”, а в письме от 20 сентября 1891 г. еще раз вернулся к заинтересовавшей его теме: “Кроме разговоров о службе, я имею в виду переговорить с Вами о другом деле, не знаю - важном или не важном - я на него смотрю так или этак, смотря по личному настроению. Желал бы знать, что Вы скажете о нём. Я имею некий особый взгляд на коммунизм и социализм, который можно сформулировать двояко: во-1-х, так - либерализм есть революция (смешение, ассимиляция); социализм есть деспотическая организация (будущего); и иначе: осуществление социализма в жизни будет выражением потребности приостановить излишнюю подвижность жизни (с 89 года XVIII столетия), Сравните кое-какие места в моих книгах с теми местами Вашей последней статьи, где Вы говорите о неизбежности неравноправности при новой организации труда, - и Вам станет понятным главный пункт нашего соприкосновения. Я об этом давно думал и не раз принимался писать, но, боясь своего невежества по этой части, всякий раз бросал работу неоконченной. У меня есть гипотеза или, по крайней мере, довольно смелое подозрение; у Вас несравненно больше знакомства с подробностями дел. И вот мне приходит мысль предложить Вам некоторого рода сотрудничество, даже и подписаться обоим и плату разделить... Если бы эта работа оказалась, с точки зрения “оппортунизма”, неудобной для печати, то я удовлетворился бы и тем, чтобы мысли наши были ясно изложены в рукописи” [25].

От Леонтьева Тихомиров получил предложение написать совместную работу о социализме. Самого Леонтьева эта идея настолько увлекла, что он согласился удовольствоваться простым написанием работы, без возможности ее опубликования. Но взгляды двух мыслителей на социализм разделились. Хотя Тихомиров и признавал за социализмом определенные заслуги, он не считал, что в число этих заслуг входит установление диктатуры государства над личностью. В статье “Славянофилы и западники в современных отголосках” Тихомиров даже мягко покритиковал своего уже покойного наставника, написав: “Я лично не имею надобности объяснять свое несогласие с социализмом, неизбежно ведущим к рабскому, антихристианскому строю. Я говорил об этом достаточно в последние годы, в том же “Русском обозрении”. К.Н. Леонтьев так и умер, не разобравшись в точных отношениях вполне правильно понимаемого им православия и столь же правильно сознаваемого органического характера социальных явлений” [26]. Таким образом можно отметить, что отношение К.Н. Леонтьева к социализму было иным, чем у Л.А. Тихомирова, видевшего в данном учении антихристианские и деструктивные тенденции. Леонтьев же к концу жизни выдвинул идею “союза социализма с русским самодержавием”, которую Л.А. Тихомиров начисто отвергал.

Тихомиров спорил с Леонтьевым не только по глобальным вопросам, но и частным чисто жизненным проблемам. Между ними даже произошел спор по поводу трактовки нравственности и безнравственности поступков. Дело в том, что Леонтьев делился с Тихомировым воспоминаниями о наиболее значимых событиях его жизни. Эти воспоминания не всегда были приятны Тихомирову. Своеобразный эстетизм Леонтьева не находил у него понимания и поддержки [27]. Тихомиров даже считал, что там, где Леонтьева “соблазняло эстетическое сластенство, у него были поступки прямо безобразные... И грехов он совершал очень достаточно. Я не допытывался о них, и даже неприятно было слышать его признания... но он сам говорил об этом, как будто испытывая потребность исповеди и самообличения” [28]. Темперамент и жизненный опыт у Тихомирова был иной чем у Леонтьева и ему было явно неудобно слушать рассказы Константина Николаевича о его романтических приключениях в молодые годы. Сам Тихомиров писал Новиковой по поводу отношения к женщинам: “Печальное явление на свете эти женщины. Как было бы великолепно жить и работать, если бы их не существовало. Но видно уж судьба такая... Впрочем в конце концов - женитьба это нечто вроде кори, которую приходится переживать” [29]. В написанных позднее воспоминаниях “Тени прошлого. К.Н. Леонтьев” Тихомиров относил все слабости Леонтьева к тому периоду его жизни, когда он находился в “состоянии неверия и усыпления нравственного “императива” и жил “без веры в Бога и на всей свободе побуждений своей автономной личности, не признающей над собою никакого владыки” [30]. На наш взгляд Тихомиров излишне резко противопоставляет “раннего Леонтьева” тому Леонтьеву - апологету православной веры и византизма, которого он знал лично. При этом Тихомиров не упускает случая “бросить камешек в огород” нелюбимой им либеральной интеллигенции. “Беспочвенная автономность - писал Тихомиров - вытекала у Константина Николаевича не из существа его души, а из интеллигентного воспитания, из внешней коры, которая облекала существо его души... Внутренний человек, пробуждаясь в Леонтьеве, начал пробиваться сквозь внешнюю кору, в которую был закутан воспитанием, рвал нити, связывающие его с наносным европеизмом, срастался снова с древними корнями, от которых был оторван” [31]. Выскажу предположение, что Тихомиров бессознательно сверял свой собственный путь к Богу с тем путем, которым шел Леонтьев. Но путь Тихомирова от революционера, написавшего однажды о своем неверии в “руку Божию”, до православного монархиста был очень болезненным, а Леонтьев же так или иначе все время оставался в русле православной традиции, и революционером, а тем более “нелегалом”, никогда не был. Метания и сомнения Леонтьева - это метания страстного, жизнелюбивого и эмоционального человека.

Метания и сомнения Тихомирова - это метания интеллигента, человека принадлежащего к “образованному меньшинству”. Леонтьев был в большей степени дворянин и “барин”, чем интеллигент. Поэтому вряд ли можно согласиться с тем мнением Тихомирова о том, что “воспитание сделало из него (Леонтьева - А.Р.) “интеллигента” новой России, отрицателя органических основ своей страны и потому глубокого “нигилиста” [32]. Слова “глубокий нигилист” по отношению даже к молодому Леонтьеву звучат через чур притянуто и фальшиво.

К сожалению, дружеским отношениям двух мыслителей был отмерен судьбой короткий срок. Последний месяц их общения был посвящен заботе о “духовных запросах” Тихомирова. Проекты написания статьи о социализме и создания тайного общества были отложены на потом. Последнее письмо Леонтьева от 4 ноября 1891 г. заканчивалось словами: “Простите, больше ни слова не скажу. Была лихорадка, ослабел, принял 12 гр. Хинина. Теперь голова плоха” [33]. 12 ноября 1891 года Константина Николаевича Леонтьева не стало. В этот день, узнав о кончине своего друга и единомышленника, Тихомиров записал в дневнике: “У меня еще не умирало человека так близкого мне не внешне, а по моей привязанности к нему. Судьба! Мне должно быть одиноким, по видимому. Он мне был еще очень нужен. Только на днях предложил учить меня, быть моим катехизатором. И вот, - умер... Меня эта смерть гнетет. Так и хочется написать ему: “Константин Николаевич, неужели вы серьезно таки умерли?.. Тоска ужасная. Где он теперь? Проходит ли “области воздушные”, где сторожат проход “лица угрюмые и мрачные”. Господи, помоги. И мне помоги” [34]. В письме к Новиковой 18 ноября 1891 г. он сообщал “У меня и еще неприятность: смерть К.Н. Леонтьева, с которым я последнее время сошелся очень сердечно” [35]. 11 января 1892 г. он еще раз вспомнил о Леонтьеве в письме к Новиковой: “Не поверите, какую пустоту я чувствую по смерти Леонтьева. Это был здесь единственный человек, с которым я почти уже столковался чтобы что нибудь делать. Все мои люди умирают: Толстой, на которого я рассчитывал, Пазухин, который на меня рассчитывал, наконец Леонтьев” [36].

После смерти Леонтьева Тихомиров опубликовал несколько работ, посвященных ему. В частности, он посвятил ему статьи “Русские идеалы и К.Н. Леонтьев”, и “Славянофилы и западники в современных отголосках”, в которых разъяснял леонтьевские идеи и защищал их от нападок неославянофильских и либеральных публицистов. В работе “Славянофилы и западники в современных отголосках” Тихомиров подверг критическому разбору статью С.Н. Трубецкого “Разочарованный славянофил”. По мнению Тихомирова статья Трубецкого “не есть исследование”, поскольку ее автор не учитывает изменение мировоззрения Леонтьева в различные периоды его жизни, не знает всех работ Леонтьева (то есть не может проследить по работам эволюцию взглядов автора), и к тому же допускает ошибки в приводимых им цитатах. Тихомиров отвергает и трактовку Трубецким отношения Леонтьева к религии, утверждая, что “в Леонтьеве идея православия выступает с редкой чистотой и ясностью” [37].

В статье “Больные места публицистики” Тихомиров еще раз возвратился к работе Трубецкого, видя ее главный недостаток в том, что автор стремится не разобрать точку зрения Леонтьева, а только раскритиковать его. В результате Трубецкой “только убедил кое-каких своих сторонников не читать Леонтьева, не вдумываться в его идеи, то есть, другими словами, лишил этих людей некоторой доли умственного развития, которое получается при обдумывании чужой точки зрения” [38]. В статье “Русские идеалы и К.Н. Леонтьев”, автор подчеркивает творческий характер традиционализма Леонтьева, заявляя, что тот “по существу, звал к будущему, к разви­тию, к “процессу” того типа, который мы получили от рождения. Ника­кой “реакции”, никакого “ретроградства” туг быть не может” [39]. Возражая в статье критикам из консервативного лагеря, Тихомиров стремился доказать, что “еще старые славянофилы почувствовали необходимость осветить положение России при помощи идеи органического развития”, а Леонтьев, взявший на вооружение эту идею, вовсе не был реакционером и ретроградом, чуждым славянофильских взглядов, как доказывал это славянофил А.А. Киреев [40].

Рассмотрению мировоззрения К.Н. Леонтьева уделено место и в фундаментальной работе Л.А. Тихомирова “Монархическая государственность”. Тихомиров считал, что не смотря на всю оригинальность и самобытность взглядов Леонтьева “в них тоже нет подроб­ного анализа самой “конституции”... монархизма, анализа его связей с народом и способов действия. Ибо византийская централизация и бю­рократизм не могут же считаться непременной принадлежностью рус­ской государственности, в которой Леонтьев сам указывает не на дикториальное, а родовое начало в появлении монархии. Что делать? Как править? К каким целям приспосабливать деятель­ность власти? На эти вопросы Леонтьев общего ответа не давал. Как публицист, он касается многих частных вопросов. Но что касается об­щих целей, лежащих перед властью, этого он не касался. Мне кажется, что в определении этих целей он стоял также на ви­зантийской точке зрения. Как в Византии думали только о том, чтобы по возможности “сохранить” остатки Римского достояния, а если возмож­но, то прибавить к ним что-нибудь и из утраченного, так, мне кажется, и для России Леонтьев видел возможность лишь строжайше консерватив­ной политики. Он выражал большие сомнения в молодости России, сильно полагал, что она уже дошла до предельного развития, начала склоняться к дряхлости, когда приходится думать не о развитии сил, а только о том, чтобы поменьше их тратить, помедленнее идти к неизбеж­ному концу. С такими предчувствиями, конечно, не может быть охоты к разработке “конституции” хиреющей страны и монархии, и если бы он дожил до наших дней (1905 г.), то, конечно, признал бы в России все признаки разложения, а не развития. Может быть, он был бы и прав. Но - задачи науки не связаны с судьбами, жизнью и смертью России. Область науки - разум и истина. Вопрос о том, какая страна имеет силу быть в разуме и истине, не изменяет обязанности науки указать истинные зако­ны разумной политики” [41].

Смерть Леонтьева была тяжелой потерей для Тихомирова, но ему предстояло испытать еще много потерь и дожить до полного крушения той самодержавной России, служению которой он отдал годы своей жизни. Словно предчувствуя это крушение 11 октября 1894 г. Тихомиров записал в дневнике: “Бедная Россия! И какие потери. Все, что ни есть крепкого или подававшего надежды - все перемерло: Катков, Д. Толстой, Пазухин, К. Леонтьев, П. Астафьев. Ничего кругом: ни талантов, ни вожаков, ни единой личности, о которой бы сказал себе: вот центр сплочения. А остатки прошлого, либерально-революционного, пережили 13 лет, тихо и без успехов, но в строжайшей замкнутости и дисциплине сохранили все позиции, сохранили даже людей, фирмы, знамена, около которых завтра же могут сплотиться целые армии” [42].Сомнение в дальнейших перспективах развития самодержавной России постоянно прорывалось на страницах писем и дневников Тихомирова, но теперь у него уже не было такого собеседника, как Константин Николаевич, что бы поделиться с ним сокровенными мыслями. С одной стороны, являясь одним из монархических идеологов, Тихомиров не должен был сомневаться в неизбежном поражении социализма, с другой стороны, он не мог не видеть, что самодержавный режим приближается к роковой черте. 11 февраля 1905 г. он записывает в дневнике: “Нет ничего гнуснее вида нынешнего начальства - решительно везде. В администрации, в церкви, в университетах. И глупы, и подло трусливы, и ни искры чувства долга. Я уверен, что большинство этой сволочи раболепно служило бы и туркам, и японцам, если бы они завоевали Россию”, характерна и запись, сделанная Тихомировым в дневнике 20 мая 1905 г. после Цусимского сражения: “Дело не в гибели флота... но ведь и вообще все гибнет. Уж какая ни есть дрянь Россия, а все-таки надо ей жить на свете. Ах, как мне жаль этого несчастного царя! Какая-то искупительная жертва за грехи поколений. Но Россия не может не желать жить, а ей грозит гибель, она прямо находится в гибели, и царь бессилен ее спасти, бессилен делать то, что могло бы спасти его и Россию! Что ни сделает, губит и ее и его самого. И что мы, простые русские, как я, например, можем сделать? Ничего ровно. Сиди и жди, пока погибнешь!” [43].

К концу жизни Тихомиров целиком погрузился в проблемы религиозно-философского характера, написав две фундаментальные работы - “Религиозно-философские основы истории” и “В последние дни”. Таким образом, он, как и Леонтьев пришел к осмыслению явлений мировой истории через эсхатологическую призму. И видимо не случайно, уже на склоне лет он включил в свои воспоминания “Тени прошлого” главу, посвященную Леонтьеву. Согласно архивной датировке эта работа писалась Тихомировым в 1920 - 1921 гг., когда он уже был умудренным жизнью человеком. Читая эти воспоминания, перелистывая старые письма Тихомирова, понимаешь как много значил для него Константин Николаевич, благодарную память о котором Тихомиров пронес через всю свою жизнь.

1. См.: Милевский О.А. Л. Тихомиров и К. Леонтьев: к истории взаимоотношений // Вестник Томского государственного педагогического университета. Вып. 1. Томск, 1997; Сергеев С.М. Тихомиров и Леонтьев // В кн.: Тихомиров Л.А. Христианство и политика. М., 1999.

2. РГАЛИ. Ф.290. Оп. 1. Ед. хр. 51.

3. См.: Литературная учеба. 1992. № 1 - 3; К. Леонтьев, наш современник. Сборник. СПб., 1993; Леонтьев К.Н. pro et contra. Кн.2. СПб., 1995.

4. РГАЛИ. Ф.345. Оп.1. Ед. хр. 747. Л.64 /об/.

5. Там же. Ед. хр. 748. Л. 41 /об/.

6. Там же. Л. 42 /об/.

7. Там же. Л. 43; Впоследствии Тихомиров отмечал: “когда Грингмут познакомил нас в 1890 году лично, - мы встретились как будто давно знакомые” (К. Леонтьев, наш современник. С. 356).

8. НИОР РГБ, Ф.126, К. 3323, Ед. хр. 22, Л. 21. Тихомиров утверждал, что инициативу знакомства проявил сам Леонтьев (см. выше).

9. К. Леонтьев, наш современник. С. 357.

10. Воспоминания Льва Тихомирова. М.; Л., 1927. С. 371.

11. РГАЛИ. Ф.345. Оп.1. Ед. хр.749. Л.18.

12. РГАЛИ. Ф.290. Оп.1. Ед. хр. 51. Л.3 - З /об/; Тихомиров всячески подчеркивал свое “ученичество” в вопросах, связанных с православной традицией. 31 января 1891 г. разбирая дискуссию вокруг “Пушкинской речи” Ф.М. Достоевского, он писал о том, что “В споре все называют друг - друга неправославными”, и тут же оговаривался: “Я - откровенно говоря - такой еще ученик, что не могу разобраться в этих тонкостях. Множество же людей знают еще гораздо меньше меня, и стало быть - могут быть (?) лишь в самом решительном недоумении, из которого раздается вопрос: да что же такое православие, да быть точно ли оно определено? Споры - просто опасные, я думаю” (РГАЛИ. Ф.290. Оп.1. Ед. хр. 52. Л. 6- 6 /об/).

13. РГАЛИ. Ф.345. Оп.1. Ед. хр. 749. Л.23 - 23 /об/.

14. РГАЛИ Ф.290. Оп.1. Ед. хр. 51. Л.4.

15. Там же. Л. 4 /об/.

16. К. Леонтьев, наш современник. С. 376.

17. Шацилло К.Ф. Консерватизм на рубеже XIX - XX веков // В кн.: Гросул В.Я., Итенберг Г.С., Твардовская В.А., Шацилло К.Ф., Эймонтова Р.Г. Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика. М., 2000.

18. РГАЛИ Ф.290. Оп. 1. Ед. хр. 51. Л. 13-13 /об/.

19. Леонтьев К.Н. Письма из Оптиной Пустыни // Литературная учеба. 1992. Кн. 3. С. 163.

20. Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза. (1872 - 1891). М., 1996. С. 108.

21. См., например: Тихомиров Л.А. Евреи в России // В кн.: Критика демократии. М., 1997; Он же Русский или еврейский вопрос? // В кн.: Апология веры и монархии. М., 1999.

22. РГАЛИ. Ф.290. Оп.1. Ед. хр. 51. Л.9; Л. 10 /об/. В 1896 г. в Москве вышла книга Л.А. Тихомирова “Демократия либеральная и социальная”, куда вошли три отдельных работы: “Социальные миражи современности” (“Русское обозрение”, 1891. Июль); “Панама и парламентаризм” (Московские ведомости. 1892. № 351, 354, 359; 1893 № 9, 12); “Коммунизм и партикуляризм” (Русское обозрение. 1892. Июль. Статья была опубликована под заголовком “Новейшие заявления коммунизма и партикуляризма”).

23. Тихомиров Л.А. Критика демократии. С. 143.

24. К. Леонтьев, наш современник. С. 370 - 371; К концу жизни К.Н. Леонтьев всерьез заинтересовался возможностью противопоставления радикальных социалистических идей буржуазным идеям, в связи с чем представляется интересным мнение В.В. Розанова, считавшего, что Леонтьев заперся в “скорлупу своего жестокого консерватизма” только “с отчаяния”, “прячась как великий эстет, от потока мещанских идей и мещанских факторов времени и надвигающегося будущего. И, следовательно, если бы его (Леонтьева) рыцарскому сердцу было вдали показано что-нибудь и не консервативное, даже радикальное - и вместе с тем, однако, не мещанское, не плоское, не пошлое, - то он рванулся бы к нему со всею силой своего - позволю сказать - гения” (Розанов В.В. Из старых писем. Письма Влад. Серг. Соловьева // Вопросы жизни, 1905, октябрь - ноябрь. С. 386).

25. К. Леонтьев, наш современник. С. 356; 371-372.

26. Тихомиров Л.А. Критика демократии. С. 379.

27. Подробнее о роли эстетического начала в жизни и творчестве К.Н. Леонтьева см.: К. Леонтьев о Владимире Соловьеве и эстетике жизни (По двум письмам) // Начала. Религиозно-философский журнал. 1992. № 2.; Бочаров С.Г. “Эстетическое охранение” в литературной критике (Константин Леонтьев о русской литературе) // В кн.: Контекст. 1977. М., 1978; Бочаров С.Г. Эстетический трактат Константина Леонтьева // Вопросы литературы. 1988. № 12; Репников А.В. “Эстетический аморализм” в произведениях К.Н. Леонтьева. М., 1999; Шестаков В.П. Философия эстетизма Константина Леонтьева // Свободная мысль. 1994. № 7-8.

28. К. Леонтьев, наш современник. С. 360 - 361.

29. РГАЛИ. Ф.345. Оп. 1. Ед. хр. 750. Л. 3 /об/.

30. К. Леонтьев, наш современник. С. 361 - 362.

31. Там же. С. 362.

32. Там же. С. 360.

33. Там же. С. 377.

34. Воспоминания Льва Тихомирова. С. 397 - 398.

35. РГАЛИ. Ф.345. Оп. 1. Ед. хр. 749. Л. 38 /об/.

36. Там же. Ф.345. Оп. 1. Ед. хр. 750. Л.4 - 4 /об/.

37. Тихомиров Л.А. Критика демократии. С. 383.

38. Там же. С. 440.

39. Там же. С. 516.

40. Там же. С. 511.

41. Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. М., 1998. С. 312.

42. Воспоминания Льва Тихомирова. С.424 - 425.

43. 25 лет назад (Из дневников Л. Тихомирова). Красный архив. Т.2. М., - Л., 1930. С. 63; 71.

Эхо. Сборник статей по новой и новейшей истории Отечества. М., 2000. Вып. 3. Стр. 7-16