В. В. Савчук
Мифы нации

О. Ю. Пленков. Мифы нации против мифов демократии: Немецкая политическая традиция и нацизм. С.-Петербург: Изд-во Русского Христианского гуманитарного института, 1997. 571 с.

ISBN 5-88812-027-6

Неожиданно под обложкой — черный ледерин со свастикой, — идеология дизайна которой была выработана в недрах “критики современной буржуазной философии”, обнаружил основательный труд, посвященный двум главным мифам ХХ в. И что, быть может важнее, он исполнен с намерением ценностно-нейтральной интонации. На фоне старой и доброй ругательной традиции анализа истоков и идеологии фашизма данная работа исключительна.

Выход книги тем более актуален, что как раз накануне прозвучал призыв из самых высоких инстанций изобрести национальную идею России или, в контексте книги, национальный миф, полагая, что ее отсутствие делает рыхлым и непродуктивным любое социальное тело. Здесь уместно процитировать цитируемых: “Население, которому неведомы координаты своего политического существования, является обществом немых” (М. Грейффенхаген). Но, поскольку эти координаты задаются социальным мифом, сила которого “является критерием того, имеет ли народ историческую миссию и пробил ли час его национального величия” (К. Шмитт), тем мифом, который обладает “колоссальной притягательной организующей и мобилизующей силой”, то разговор о последних едва ли не самый насущный. И, как показывает опыт и реальность дня сегодняшнего, “изобрести по гранту” — еще куда ни шло, но внедрить национальную идею (этакую российскую мечту) и сделать ее общей для всех россиян — архи-сложная задача. Книга О. Ю. Пленкова может не только дать понимание того как возможно формирование национальной идеи, но и помогает осознать цену, которую придется заплатить за продуктивность социального организма.

Читая книгу о возникновении и распространении мифов в Германии, трудно избежать параллелей. Ведь немцы и русские схожи не только склонностью к мазохизму и социализму, но и к тоталитаризму, что и вылилось в организацию лагерей и увлечение военными парадами. Кроме того, отечественному знатоку Леви-Стросса и Ролана Барта будет несомненно полезно добавить к французскому немецкий взгляд на способ существования мифов и механизмы влияния их на исторические события.

Автор книги — О. Ю. Пленков, освобождаясь от привычных ругательных рефлексов, заявляет отказ от “обличительного и морализаторского тона”, “естественного и обычного в книгах на подобные темы”, и “максимальную терпимость к национальной культуре, традициям и побудительным мотивам людей” (с. 7). Но полностью и окончательно изжить их ему не удается: как бы убоявшись своей беспристрастной интонации, за которую его могли бы упрекнуть в симпатиях к национал-социалистической идеологии, он ограждает себя привычными клише: “нацистские скудоумные идеологические построения” (с. 40), “недалекие и примитивные антисемиты” (с. 287) или “творцы и адепты расового мифа удовлетворялись дилетантскими, авантюристическими теориями” (с. 301) и т.д.

Но что значит занять свободную от оценок позицию, которая производится не интеллектуальным, но нравственным усилием и является результатом вбирания крайностей своего народа как проявления своих собственных крайностей? Если в отношении к противоборству красных и белых наконец-то, в начале 90-х, появилось чувство сострадания к жертвам и тех и других и понимание равной ответственности за гражданскую войну, то в отношении к противоборству консерваторов и демократов это предстоит еще сделать. Заслуга автора как раз в том, что он, по крайней мере на уровне мотивации к “академическому тексту”, делает первые шаги в этом направлении. Другое дело, что О. Ю. Пленков излишне традиционно подошел к проблеме ответственности мыслителей того периода за формирование национал-социалистической идеологии, жестко разведя их на “правых” и “левых”. О вине “левых” мы не найдем ни слова. Однако это было бы действительно свежий взгляд на проблему, тем более, что он уже имеет место в науке. Так, немецкий исследователь Мартин Конитцер (Martin Konitzer) приводит доводы тому, что “Предательство интеллектуалов” относится к целому поколению. Это поколение, которое в середине нашего столетия хотело говорить и писать о “великом решении” (Entscheidung, Dezision). Политическая принадлежность при этом не играла никакой роли: “предатели” были как на левой, так и на правой стороне политического спектра, были также и среди правых левые люди ... Децизионистские движения и фальшивую восторженность решительности можно найти, например, и у В. Беньямина...”

В книге мы обнаруживаем эрудицию автора, точные и выверенные цитаты, характеризующие мысль мифотворцев нации (иногда, правда, найденные дотошными немецкими исследователями друг у друга). Привлекает попытка изложения философских и социально-политических воззрений Меллера ван ден Брука, Эрнста Юнгера, Карла Шмитта, которые прежде неразборчиво поминались всуе советскими и поминаются нынешними “демократически” ориентированными авторами — негативно, а радикально правым крылом политического спектра (журнал “Элементы” и т.д.) — позитивно. Не специалисту историку данная книга вполне может послужить справочным изданием о ситуации и основных политических концепциях, которые использовались идеологами фашизма, зачастую вопреки идеологическим симпатиям их авторов,

Например, в разделе об Э. Юнгере мы не найдем плохого о нем слова, за исключением аккуратных высказываний об эстетстве и снобизме, которые вменяются проповеднику “нового рационализма”. Но обнаружим привычные фразы о геройстве и литературном таланте. Эрнст Юнгер, видимо, пользуясь особой симпатией автора, подается под лексикой “хорошей советской прозы о Великой Отечественной войне”: “легендарный герой-фронтовик”, “солдат войны”, “на фронт он попал почти мальчишкой” и т.д. Однако, в этом сказывается и горизонт автора, за границами которого остаются факты, свидетельствующие о невозможности вместить творчество немецкого писателя и интеллектуала в одну рубрику. И здесь О. Ю. Пленкову явно не удается посмотреть шире привычных оппозиций правое-левое, как не удается втиснуть всего Юнгера хоть и в “грозовой” (30-е годы), но все же отдельно взятый период. Вспоминая слова Юнгера: “В странных мирах этого столетия, развитие кажется уже недостаточным, скорее метаморфозы в смысле Овидия, мутации — в сегодняшнем смысле”. (E. Junger “Über die Linie”), автора можно упрекнуть в нечувствительности к эволюции воззрений Юнгера, о котором известно, что будучи в оккупированной Франции при штабе военного главнокомандования, он творчески сотрудничал с известным французским художникам и интеллектуалам и с риском для себя оказывал им помощь. В 1943 написал призыв “Мир. Обращение к молодежи Европы. Обращение к молодежи Земли” (эта работа оказала влияние на немецких генералов из ближайшего окружения Юнгера, которые стали участниками в июне 1944 заговора против Гитлера). Автор упорствует в неизменности традиционных методов анализа принятых в прошлом, когда фронт был один, а оппозиции - явны. Но сам Юнгер в дневниковых записях в Париже 1943 г. пишет: “Немецкая позиция ... станет очевидной в случае поражения. Именно тогда отпадут вторичные преимущества и останутся только первичные, как преимущества чистого местоположения... Немецкий народ — это не народ “или — или”, а “как — так и”. Тогда он будет вновь иметь два пути вместо одного единственного как сегодня, на котором он помешался. В этом случае от него будет зависеть, будет ли ориентироваться мир в ХХ в. на Восток или на Запад или возможен синтез” (Из дневниковых записей Э. Юнгера в Париже весной 1943 г.).

Юнгер в политическом отношении всегда придерживался позиции “стороннего наблюдателя”, хотя в предвоенные времена, на что указывает О. Ю. Пленков , и правые и левые настойчиво его ангажировали. Важно, однако, что взгляд его не был равнодушен к судьбе своего народа и его истории. Его принципом было бесстрашное, честное служение своему Отечеству и сохранение лучших его культурных традиций. Юнгер один из первых заявил о тотальности господства мифа в модерне, об опредмечивании отдельного человеческого бытия и называть его в ряду творцов конкретного мифа — по меньшей мере односторонне.

Автор вряд ли ставил перед собой цель осознать метафизическую укорененность политических явлений и мифов ХХ в. в истории человечества и проследить внутренние связи отдельных событий в совершенно различных областях жизни. Поэтому вполне справедливо, что он ограничился рассмотрением одной грани творчества Юнгера, отвлекаясь от его художественного творчества, философских эссе, касающихся важнейших проблем ХХ в. — ускорения времени, формировании нового типа людей в век техники, господства нигилизма, распространения наркотиков, забвения боли..

Заметно, что О. Ю. Пленков подходит как бы изнутри немецкой культуры, что впрочем и понятно, он использует, главным образом, немецкоязычные источники и, следуя словам, вынесенным им в эпиграф, “с симпатией и любовью”. Однако, это имеет и свою оборотную сторону: если исследователь немец, то он “безусловно честный человек как Г. фон Тейчке”, если он француз, как например, Жорж Сорель, то излагается по немецкому исследованию, как, впрочем, и Антуан де Сент-Экзюпери. Завороженный взвешенным и политкорректным немецким взглядом он “избавлен” от французской или англо-саксонской традиции анализа. Его замечание о том, что ни в одной англо-саксонской стране фашизм не имел распространения, повисает в воздухе, так как исчерпывается констатацией. Компаративистское и кросскультурное рассмотрения не ведомы автору.

О. Ю. Пленков пытается анализировать загадку победы тоталитарной идеологии гитлеровского нацизма в “слишком культурной для фашизма, по словам Муссолини, стране”. Слова Муссолини, вынесенные вторично в аннотацию книги, кажутся автору серьезной находкой в исследовании феномена немецкого фашизма. Странно однако то, что исследователь так доверчиво относится к словам Дуче, который, не числится ни среди видных теоретиков, ни даже политологов. “Не всякая рыба ихтиолог”, — говорил академик И. А. Орбели. Да и сама задача “анализировать загадки”, выдает в авторе более последователя Проппа, чем исследователя немецкой политической традиции. В конечном итоге, как показали послевоенные исследования Т. Адорно и М. Хоркхаймера культура и фашизм при известных условиях вполне совместимы. Видимо поэтому в концепцию О. Ю. Пленкова не вписывается М. Хайдеггер, причастность мысли которого к делу фашизма — весьма дискуссионный вопрос по сей день.

Анализируя истоки немецкого антисемитизма, он пытается отделить/обелить его утверждением, что он “никакого отношения к нацистскому антисемитизму не имел” (с. 287). Во всем виновен “австрийский, венский антисемитизм”, т.к. фюрер был австрийцем. О. Ю. Пленков, дабы придать весомость и глубину понимания существа дела авторам, которых он цитирует, постоянно оговаривается в таких словах: “к тому же автор был сам еврей”(с.284), “Вальтер Ратенау, сам будучи евреем, говорил о восточных евреях”, Ханна Арендт, “философ и публицист еврейского происхождения” (с. 266), а если исследователь не немец и не еврей, то он — “некий англичанин” (с. 290). Впрочем, дело не столько в данном исследовании, поддержанным, кстати сказать, Российским гуманитарным научным фондом (РГНФ), сколько в принципиальной возможности разделения/противопоставления взгляда снаружи и изнутри. Нет нужды вспоминать вновь Орбели, но априори полагать большую достоверность и теоретическую глубину суждений у авторов определенной национальности, по меньшей мере, не научно. И в этом я вижу стереотипы и фиксации нашего общества, которые реализуются в тексте с такой же однозначностью, с какой проговариваются масс-медиа в таких выражениях как “инвалид по зрению” или “лица кавказской/еврейской национальности”.

Кроме дизайнерских находок анонимного коллектива “Предприятия Санкт-Петербургского Союза художников”, по-видимому, считающего себя правопреемником советского стиля, необходимо отметить особенности издательства Русского Христианского гуманитарного института. В книге отсутствует, например, приличествующее монографии раскрытие инициалов. Если автора, “несколько лет читающего лекции в Педагогическом университете Санкт-Петербурга”, студенты знают и в лицо, и по имени отчеству, то книга, выпущенная тиражом в 2 тыс. экз. претендует на более широкий круг. Нелишними были бы и сведения о нем. Книга несвободна от банальных опечаток и небрежностей: начало параграфа об Э. Г. Юнгере, например, читатель тщетно будет искать на указанной в содержании книги странице и т. д. и т. п.

Журнал социологии и социальной антропологии, 1998, 1(4)