Михаил Ремизов
Предвзятые размышления об этничности в компании одного европейца

mih@russ.ru

Альтерматт, Урс. Этнонационализм в Европе / Перевод с немецкого С. В. Базарновой - М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2000. - 367 с.

Часть первая

"Нация граждан": проект денационализации

Доктор Альтерматт пристально смотрит на вас с задней обложки, а на передней предлагает поговорить об "этнонационализме в Европе". Название сильное, но вводящее в заблуждение: этнонационализм ни как идеологический, ни как социально-психологический, ни даже как тривиально-политический феномен не попадает в фокус профессорского лорнета. Главный герой, если и появляется, то где-нибудь с краю от сцены и лишь затем, чтобы схватить оплеуху или получить очередной диагноз. Впрочем, автор, по ходу текста, в общем-то, и не формулирует особой исследовательской претензии и на первой же странице пролога сообщает читателю, что "этнонационалистический бред не нов" [1]. А читатель - взрослый человек и сам может догадаться, что содержательный анализ бреда является в лучшем случае делом безнадежных сюрреалистов, к каковым швейцарский профессор современной истории, естественно, не относится. Единственное, на что отныне мог бы рассчитывать заинтригованный заголовком читатель - так это на некую феноменологию бреда. Но, не обнаружив и таковой, он все же не должен упрекать автора в недостаточной степени погружения в предмет: сошествие в нижние пределы тьмы - роковой удел и тягостная привилегия божественных существ и героев.

Доктор же Альтерматт не ставит своей задачей какую-либо инвентаризацию кругов "этнонационалистического ада". Его задача более общая, более дидактичная и позитивная: свое эссе, пишет он, "я понимаю как речь в защиту нации граждан, как лозунг "Я обвиняю" ("J'accuse"), как протест против этнизации политики". Итак, заявлена некая ангажированность. Ангажированная литература хороша тем, что дает лишний повод задуматься о проекте, коим она ангажирована. В нашем случае недомолвок нет - это проект "гражданской нации", и повод о нем задуматься теперь далеко не лишний.

Компромисс исчерпан

"Трюизмы, - говаривал Ортега-и-Гассет, - трамваи умственного транспорта". Нам, однако, не будет зазорно проехать на них остановку-другую в компании профессора, который, конечно же, прав, сообщая с порога, что "формула" национального государства "с XIX века определяет политическую историю Европы". Не менее верно и то, что сегодня национальное государство как действующий проект под большим вопросом и рискует "быть растертым между жерновами универсализма глобального рынка и партикуляризма закрытых этний". Собственно, то и другое не просто "жернова", но скорее тенденции, имманентные современному национальному государству, которое всегда заключало в себе эту двусмысленность: универсалистское по содержанию (рынок, правовой гуманизм), оно партикулярно по факту.

В свое время рыночное общество, безродное и динамичное, поселилось в сотах старых исторических сообществ, и эффектом симбиоза является нововременное "национальное государство". Оно есть некий исторический компромисс между левореволюционным универсализмом Просвещения и политической данностью европейского этнокультурного ландшафта. В рамках левых дискурсов легитимации эта данность была обречена оставаться безъязыкой - ведь всякий компромисс зиждется на молчании, на согласии обходить некие вопросы стороной. В случае либерального "национального государства" молчанием обойден вопрос о природе собственного обособления, вопрос о границах. "Граница есть сущность вещи, вынесенная наружу", - ничего подобного о границе либерального национального государства сказать нельзя. По отношению к внутренней логике легитимации правового государства государственная граница является сугубо случайным феноменом. Нация - "сосуд для реализации гражданской свободы", - Альтерматт не раз замечает нечто в таком роде. Согласитесь, с точки зрения "содержания" ("гражданская свобода") конфигурация сосуда, в общем-то, не важна. Смысл альтерматтовского мессиджа, пожелай мы истолковать его по существу, состоит именно в этом. Нация - вовсе не нация, а сосуд. Какая-либо приверженность каким-либо границам, кроме разумной лояльности существующим, отныне должна быть отписана на счет этнонационализма.

Вопрос о границе относим не только к формам территориальности, но равно и к культурной идентичности. И этот вопрос время ставит ребром. К примеру: является ли колоссальный наплыв "иммигрантов" угрозой идентичности европейских наций? Вопрос снимается: "нация - сосуд для реализации гражданской свободы". "Иммиграция" - это технический вопрос, социальный, какой угодно, но не национально-политический, и приводимые в книге слова Хабермаса недвусмысленно ставят акценты на этот счет: "Идентичность политического общества, которая не может быть затронута иммиграцией (выделено мной - М.Р.), первично связана с правовыми принципами, коренящимися в политической культуре, а не с какой-то особенной этнополитической формой жизни..."

Коль скоро молчание нарушено - компромисс исчерпан. Нация есть сосуд, и национальная форма государства не имеет никакого касательства к его существу, к его основной задаче - обеспечению права. Раз это сказано, государство уже не может рассчитывать на ту лояльность, точнее ту более-чем-лояльность, которой оно было обязано своему статусу национального. Как же быть с "психическим субстратом" государственности, с мотивацией пограничных войск? Кажется, Альтерматт и Хабермас намерены предложить согражданам очередные вариации на тему "разумного эгоизма", которые они назовут "конституционным патриотизмом" ("политическая лояльность граждан в отношении конституционных рамок"). "Конституционный патриотизм" как раз и знаменует предвкушаемый переход "от национального государства к государственной нации".

Хабермас и Альтерматт элементарным образом последовательны в качестве наследников леволиберальной философии государства. "Конституционный патриотизм" – действительно, та единственная форма лояльности, на которую может рассчитывать государство, перемолотое метафизикой "общественного договора". Метафизика "общественного договора" - нельзя не видеть этого - по сей день и, может быть, сегодня, как никогда, является парадигмой самопонимания европейских национальных государств (достаточно открыть любую из конституций или, если этого мало, вскрыть черепную коробку любого из правящих политиков). Если эти государства все еще представляют собой нечто большее, чем "договор", а их "властители" - нечто большее, чем ночного сторожа и участкового полицейского, то лишь в силу того кардинального обстоятельства, что историческое существование не тождественно теоретическому самосознанию. "Нация граждан" в исполнении доктора Альтерматта - да и в любом другом исполнении, ведь Альтерматт исполняет по нотам - является именно проектом редукции одного к другому: исторического существования "национальных государств" к той модели легитимации, той правовой идеологии, которую они исповедуют. В этой действенной редукции "бытия" к "сознанию" современное национальное государство как уникальный симбиоз и феномен спасительной непоследовательности "преодолевается".

По рельсам дихотомий

В своем намерении ревизовать проект национального государства левые интеллектуалы замечательным образом близки своему антагонисту: этнонационализму. Вместе они замыкаются в некую симметрическую фигуру, построенную по оси устаревшей двусмысленности старого национального государства, оба намеренные определиться: чем же оно должно быть в дальнейшем - "политически организованной родиной" или цитаделью абстрактного права. Альтерматт симпатичен именно тем, что не изощряется в лукавой диалектике, дабы подняться на уровень "выше" соперника, а просто становится по другую сторону баррикад. И когда он возвещает: "Национально-государственное мышление и действия европейцев должны быть денационализированы", - этнонационалист, право же, может лишь приветствовать эту определенность тона как очередной гвоздь в крышку гроба дурных компромиссов, как очередной штрих к собирательному портрету "врага".

Да, авторская полемика с этнонационализмом строится именно симметрично - и значит, не взирая на всяческую интеллигентскую брань, по-манихейски уважительно. Эта симметричность коренится в самой методологии книги. Ее теоретическая часть состоит, собственно, в несистематическом развертывании нескольких бинарных оппозиций, и в каждом случае одну сторону антитезы автор оставляет себе, с тем чтобы связать с ней будущее мира и демократии, а другую - отдает на откуп этнонационализму.

Пускаясь в обзор дефиниций и подходов к этничности, он дает голос ставшему хрестоматийным раздору между "примордиалистами" и "конструктивистами" с их дилеммой: считать ли этническую общность "естественной" или "искусственной", "инвариантной" или "ситуативной", "действительной" или "воображенной"? Автор симпатизирует "конструктивизму" - "как историк" и, надо думать, как всякий добропорядочный европеец, считающий своим долгом поднять голос против "эссенциалистских фикций".

"Этнизация политики", в самом деле, многим обязана "примордиалистскому" мышлению об этничности, пробным камнем которого выступает онтологическая постановка вопроса. В этой констатации профессор вполне безупречен, так же как и в воссозданных им альтернативах, призванных иллюстрировать суть спора: нация как "корень" или нация как "плебисцит", "этническая принадлежность" или "индивидуалистическое право гражданства" (курсив мой). Этим альтернативам соответствуют разные региональные традиции подхода к национальному вопросу. Вот что Альтерматт говорит о Центральной и Восточной Европе, где, по его словам, онтологизирующее мышление об этничности преобладает: "Там намного сильней, чем в Западной Европе, отдельный человек включен в социальное переплетение религии, языка и культуры, которое заранее детерминирует его идентичность и практически лишает его свободной воли" (выделено мной). Liberte! J'accuse! - о назойливый рефрен... Но разве "быть свободным" не значит прежде всего быть, то есть быть чем-то?

Все-таки по праву рынок можно счесть наиболее объемлющей и действенной метафорой современного общества. Дискурсам принадлежности с их "онтологизацией различий между людьми" современное общество должно, по замыслу автора, противопоставить свободную циркуляцию идентичностей. В гибком формате "гражданской нации". Автор впечатлен американским опытом: "Американский религиозный плюрализм напоминает рынок, на котором отдельный человек из всего многообразия предложений выбирает то, что соответствует его личным потребностям". В конечном счете, все для человека: религиозные рынки, рынки идентичностей - здесь каждый может купить себя или купить себе бога. Купленные боги не так взыскательны...

"Субъективное решение отдельного человека лежит в основе нации граждан", и значит, сама она является конвенциональной величиной. В этой связи вспоминается ренановская "нация каждодневного плебисцита", и сам Альтерматт недвусмысленно возводит отстаиваемый им проект к "французскому" понятию нации. Французы "в качестве граждан послереволюционного государства мыслили не этнокультурными, а политическими категориями". Как нация они складывались на основе уже существующего государства. И в этом пункте очевиден контраст с немцами и итальянцами. В одном случае нация выводима из государства, во втором - "в качестве предпосылки выступают народы", чье единство конституировано средствами культуры. Понятно, что это различие исторических судеб имеет проекции в "мир идей". "Немецкое" и "французское" понятия нации оказываются наиболее востребованной автором концептуальной дихотомией, и уже из приведенной цитаты ясно, что он склонен эксплицировать ее как противоположность "культурной" и "политической" концепций.

"Политика" и "культура"

По логике Альтерматта, следовало бы, наверное, сказать: "Политика или культура?" Он делает из этих понятий идеологическую антитезу, предлагая, по существу, эмансипировать "политику" от "культуры". "Современные государства могут существовать лишь в том случае, если они освобождают политическое гражданство от культурной и этнической идентичности". Гражданство как политический феномен должно быть лишено культурного содержания. В более общем виде это звучит так: "Гомогенность национального государства должна основываться на политических, а не на этнокультурных факторах". Казалось бы, мысль ясна, просто хотелось бы додумать ее до конца. Что, в самом деле, могли бы означать эти "политические факторы", коль скоро они поставлены в один ряд и разграничены с "этнокультурными"? Ну да, конечно, - из альтерматтевских экспликаций "нации" a la francais это вполне явствует: под политическим здесь должно разуметься относимое к публичным институтам государства, к принципам его устройства. Вся логика повествования задана фоновым отождествлением государственного и политического. В итоге получаем утверждение, согласно которому гомогенность государства должна покоиться не на этнокультурных факторах, а на функционировании публично-правовых институтов государства. Утверждение, которое в лучшем случае грешит тавтологичностью, в худшем - сквозит беспочвенностью. Сквозит, я бы сказал, небытием.

Однако же дадим слово самому автору. "Если исходить из модели "нация граждан", то решающие моменты здесь - политическое участие и коллективная практика самоопределения. Гражданство основывается на политической практике граждан, которые осуществляют свои основные гражданские права. Если согласиться с этим, то можно сделать вывод, что предпосылкой гражданства никоим образом не являются этнокультурные общности". Сделать вывод! Из тавтологии можно сделать только один вывод - повторить ее другими словами. Сказать, что нация состоит в коллективном самоопределении, а гражданство в осуществлении гражданских прав, - ничего не значит. Из этого ничего не следует: и этнокультурные общности, и что угодно, хоть отрицательный резус-фактор, при этом вполне могут оставаться предпосылками самого гражданства. Тавтологическое суждение бесплодно. Сказать же, что гражданство основывается на осуществлении гражданских прав в том смысле, что их осуществление является единственной предпосылкой и смыслом гражданства, означает несколько большее, а именно - тавтологизацию самого института гражданства. Освободить гражданство от его культурного содержания, сославшись на его граждански-правовое содержание, означает освободить гражданство от всякого содержания вообще. Ведь гражданские права - лишь формальная возможность каких бы то ни было содержаний.

"Нация идентична гражданству", гражданство идентично наличию гражданских прав. Альтерматт не аутист и не заевшая пластинка. Тавтологизация нации и гражданства - реальный процесс, посредством которого общность и принадлежность становятся формальными. Если угодно - правовыми. Да, "гражданская нация" - отнюдь не предпочтение политических факторов перед культурными, а все та же эксплозия правового сознания. Совсем не случайно возник мотив "конституционного патриотизма", который замещает холодной лояльностью "существующим рамкам" и ту общность "жизненного мира", которую "нация" подразумевала в качестве культурной, и ту интенсивность коллективного действия, которая ей принадлежала в качестве политической.

Вообще, сама возможность помыслить противоположность между "политической" областью и "культурной" может быть принята в расчет лишь на правах отрыжки кондовых учебников по обществознанию. Именно там "политика" и "культура" предстоят друг другу в качестве обособленных предметных областей, "сфер общественной жизни". Но культура есть скорее "внутренняя форма жизни", а "политическое достижимо из любой предметной области". Нация не может быть политической или культурной. Пусть со своей, "конструктивистской", колокольни, но прав Геллнер: феномен нации восходит к объединению политики и культуры. Сказать больше, она и есть феномен их слияния, феномен политики, ведомой в горизонте общих символов и преданий, феномен культурно мотивированной политики.

И французский случай как взлелеянный автором пример "субъективно-политической" нации в противовес "объективно-культурной" здесь ничего не меняет. Да, есть две разные стратегии нациегенеза. Но оба случая таковы, что нация, коль скоро она налицо, не избегает востребовать ресурсы культурной идентичности. Ренан выразил, конечно, нечто важное в своей метафоре "плебисцита" - образе нации, ежедневно воссоздаваемой субъективным гражданским решением и сознательным волевым участием [2]. Как это свойственно голосованию, в "каждодневном плебисците" есть риск. Так на чем же основан его положительный исход, его воссоздающее нацию удостоверение воли к совместному будущему? Общей веры в права человека тут мало, и ответ Ренана только один: на коллективном наследии воспоминаний, которое сознательно принято как собственное. Ренановская "нация плебисцита" основана на том духе наследования, благодаря которому история сохраняет живой смысл и взывает к живущим. Непременно, на родном языке. Нужно ли пояснять, что это и есть культурная идентичность в действии? А если ее нет, если она вычтена из "гражданства", то каким образом история станет взывать к гражданину? С какой стати ему вообще ходить на этот каждодневный плебисцит?

Если уж говорить о специфике "плебисцитарной", субъективистской нации французов по отношению к "объективно-культурной" и "кровной" нации немцев (для нас не важно, существует ли она теперь, эта нация немцев, - "идеальные типы" не умирают), то специфика будет заключаться в другом, не в том, что она, дескать, "свободна от культурной идентичности". Специфика в своего рода историзме, именно в том, что идентичность "плебисцитарной нации" конституирована средствами исторического самосознания. Общие воспоминания создают общую волю, а она, в свою очередь, новые воспоминания. И хотя Ренан делает акцент на совместной воле к будущему, его нация необходимым образом ретроспективна. Нация "немецкого" типа, нация "принадлежности" тоже обладает историческим сознанием, но формируется не им, а внеисторической мифологией с вариациями на тему "крови и почвы". Субъективистская нация сначала помнит свою историю, а потом существует, объективистская - сначала существует. Здесь "бытие" опережает "сознание", "принадлежность" опережает "выбор", и "воля" здесь - общая изначально. Для экспликации этой, онтологизирующей, модели предлагаю один взгляд изнутри: "Мы, современные итальянцы, - говорил Муссолини, - гордимся своей историей, но мы не превращаем ее в сознательный лейтмотив наших действий, хотя история и живет в нас как некий биологический элемент" [3].

Итак, нация на французский манер создается исторической, историографической мифологией. Нация на немецкий манер - "вневременной" мифологией. В обоих случаях налицо некая модель нации. В случае доктора Альтерматта - да и всей его компании от Локка до Хабермаса - налицо некий терминологический коллапс. "Гражданская нация", конечно, не оксюморон, но феномен того самого "национально-государственного мышления европейцев", которое "должно быть денационализировано". Зачем, право же, понадобилось говорить "нация", если имеется в виду что-то обратное той действительности политической воли, которая подчас возникает и живет на почве культурного жизненного мира?

Кстати, к слову "культурный" можно всегда смело приписывать приставку "этно". Так что если кто скажет, что определение-то вышло этнонационалистическое, мне, похоже, будет ответить нечего. Однако не обессудьте: "исправление имен", также и по замыслу Конфуция, - проект политический.

Примечания к части первой

[1] Здесь и далее цитируется по: Альтерматт Урс. Этнонационализм в Европе. - М., 2000.

[2] См. Renan Ernest. Qu'est ce qu'une nation? // Qu'est qu'une nation? et autres essais politiques. - 1992.

[3] Цит. по: Манхейм Карл. Идеология и Утопия. // Манхейм Карл. Диагноз нашего времени. - М., 1994. С.116.

Часть вторая. О "Новой Европе" и её демонах

Табу

Нет, "понять" не значит "простить". Но "истины - мы знаем - существуют лишь по отношению к определенному человеческому типу", и для какого-нибудь Ларошфуко - что ж, вполне допускаю, что значит. Вообще, европеец вот уже лет двести-триста все больше напоминает существо, в столь высокой степени наделенное духом объективности и чувствительной кожей, что, понимая, не избегает тем же разом прощать.

Акт понимания, в самом деле, интимен: зиждимый на общности "структур внутреннего опыта", он предполагает взаимопроницаемость сторон, некое узнавание в "себе" "другого" и наоборот. Всякое понимание другого есть также понимание того, что и ты, в возможности, есть другой. Понять и не простить означало бы сказать: да, другой, но всего лишь в возможности - и, приняв как судьбу случайность бытия тем, а не иным, настаивать на однажды сделанном выборе себя. Нужно поистине упорствовать в предвзятости, чтобы не прощать, понимая. Упорствовать в идентичности! А европеец не хочет упорствовать, то есть не может. "Если бы они могли иначе, они и хотели бы по-другому..." [1].

Итак, "понять значит простить". Но есть вещи - и у европейца их ничуть не меньше, чем у всех прочих, - которые прощать небезвредно, недопустимо. Значит, и понимать небезопасно. Отсюда некое ощутимое среди "европейских интеллектуалов" табу на полноценную аналитическую, феноменологическую реконструкцию определенного ряда духовно-политических содержаний - коль скоро такая реконструкция потребовала бы понимания. Взять феномен нацизма: исписаны тонны бумаги, и лишь редкий исследователь присовокупляет к "фактам" нечто, превосходящее праведность собственного негодования и ходовые вариации на тему коллективного помутнения рассудка (которые суть манифестация отказа от понимания в смысле: "отказываюсь понимать!"). Причины нацизма разоблачаются гласом "жестяной трубы школьной морали", и - правы Повель и Бержье - создается впечатление, "будто все умы вошли в заговор, чтобы самые чудовищные страницы истории были сведены к поучению для маленьких детей о вреде дурных напитков" [2]. Понимающее истолкование феномена нацизма опасно, феноменов правого радикализма - как минимум, неприлично. Это защитная реакция леволиберального бессознательного на тот дефицит предвзятости, ввиду которого "понимание" чревато "прощением".

Блюсти табу понимания позволяет тезаурус заклинаний, набор стереотипных концептуальных реакций, слов, само произнесение которых словно бы что-то объясняет и успокаивает подобно тому, как очерченный на полу меловой круг охраняет от злых духов. "Ксенофобия", "апартеид" - научитесь к месту произносить эти слова, и вы будете как рыба в воде в мире новейшей демонологии. Книгу доктора Альтерматта можно по праву считать ее очередным документом. Именно "документом" - ведь демонологическую литературу человеку современному читать всерьез было бы затруднительно, а вот как документ, памятник некой эпохи и культуры, или там, субкультуры, - даже весьма интересно.

Объяснительный трафарет, который субкультура леволиберальных интеллектуалов раз и навсегда изготовила для написания книг о правом радикализме, различим здесь до мельчайших деталей.

Исходным для любого демонологического опыта является, конечно, удостоверение в существовании сил мрака и эдакая триллерная тревога. "Как и в 1930-е годы, - возвещает доктор Альтерматт, - свое возрождение празднуют ксенофобия, расизм и национализм. Везде наступают новые правые или правоэкстремистские кружки, движения и партии. Ностальгирующие роялисты и христианские интегралисты во Франции, старомодные и новомодные фашисты в Италии, враждебные по отношению к иным, расисты в Германии, Австрии и Швейцарии, применяющие грубую силу скинхеды и хулиганы в Великобритании - это только некоторые примеры - бродят, как призраки, по всей Европе. Их связывают друг с другом ксенофобия и расизм, национализм и шовинизм" [3]. Пожалуй, этот пассаж, представляет самое развернутое описание феноменов правого радикализма во всей книге. И коль скоро оно дано, дело, как это водится в науке, уже не может обойтись без объяснения. И здесь, опять же, как водится, у доктора несколько ответов. Во-первых, конечно, "в основе распространения этнонационализма лежат социальная неудовлетворенность и экономические проблемы". Ну что делать, если "при кризисных явлениях в экономике, культурное сознание - такое вот оно чудное - все чаще обращается к прошлому"? В этом пункте Альтерматт мыслит скорее с поверхностным оптимизмом homo economicus - ведь кризисные явления экономики суть, в конечном счете, вещь преходящая. Но увы, этнонационализм имеет и более глубокие корни: социально психологические. Не знаю, как вам, а мне уже в печенках сидят эти вульгарные перепевы адорнианского анализа "авторитарной личности". А доктор Альтерматт, уж он не упустит лишний раз ввернуть что-нибудь об "иррациональных страхах перед "другими", о "неуверенных в себе людях", ищущих опоры в жестких социальных связях. И если вам после этого еще не до конца ясна природа этнонационалистических феноменов, задайте доктору с детства мучивший вас вопрос: "С чего, доктор, начинается Родина?" Ответ будет такой: "Чувство родины и образы врага возникают там, где господствуют нестабильность, дезориентация и страх".

Если вы остались не вполне вразумлены ответом, не обессудьте. Да, в методологическом смысле - это, конечно же, типический случай "объяснения" без "понимания". Но понимания нельзя требовать, оно основано на общности "структур внутреннего опыта". А как раз этой общности, в том что касается "чувства родины" или чего-то еще, у нас с доктором может не быть. В конце концов, наш доктор - швейцарец.

Швейцария, согласитесь, не просто страна, не просто место, но в своем роде - путь. И сам Альтерматт имеет в виду именно это, приводя в подтверждение слова Ясперса, который "однажды сказал, что Европа стоит перед выбором: либо пойти по пути Балкан, либо - по пути Швейцарии".

"Демос" минус "этнос"

Вообще, размышление о путях Европы можно считать лейтмотивом книги Альтерматта. Львиная ее доля посвящена проблемам европейской интеграции: в основном, с точки зрения возникающих в лице национал-популистов препятствий, но также, - с точки зрения поиска желательного облика объединенной Европы. Впрочем, "поиска" - это сильно сказано. Парадигма благополучия как бы дана: наглядно - в лице той же Швейцарии (взятой в качестве "идеально-типического индивидуума", потому что в Швейцарии реальной - как выяснилось, и мы этого еще коснемся - тоже не обходится без эксцессов); абстрактно - в пропагандируемой автором модели "нации граждан".

"Будущая политическая Европа может строиться только на основании нации граждан" - таков посыл. А "нация граждан", о чем подробно говорилось в первой части, есть, вопреки досадному совпадению слов, некая программа денационализации. Вот пассаж, где крупными мазками воссоздана идеология объединенной Европы: "...Европа должна быть денационализирована. Культурное и историческое многообразие создает предпосылки для того, чтобы Европейский Союз опирался не на некую этническую общность по происхождению и даже не на общие мифы и воспоминания, а на политическую культуру прав человека, правового государства и демократии". Кто бы сомневался... Впрочем, сам автор ссылается на "некоторых культурных европейцев", которые - он предвидит - могут его энтузиазма не понять...

Лично я бы ни за что не рискнул выступать от имени сообщества "культурных европейцев", но рискну сделать предположение относительно характера того "непонимания" с их стороны, на которое ссылается господин Альтерматт. Выслушав его требование заменить "воспоминания об общем культурном прошлом" принадлежностью к "общей политической культуре" (в смысле приверженности "универсальным правам человека"), эта горстка скептически настроенных европейцев могла озадачиться вот чем: в какой степени и каким образом институты европейской политической культуры могут действовать вне жизненного целого европейской культурной традиции? Каким образом вообще политическая культура может функционировать вне и помимо конкретной культуры? "Каким образом" - не в смысле того, что "никак не может", а в смысле - "что из этого получается".

Взять ту же демократию. До некоторой поры - я не знаю, давно ли наступила эта пора или она все еще ожидается, - "суверенами" европейских национальных государств выступали народы не только в количественном смысле слова, но также, отчасти, и в качественном. Иначе говоря, народ как источник власти в государстве обладал, помимо общих навыков "разумного эгоизма", некой конкретной, исторически уникальной и лежащей в плоскости "культурного бессознательного" этнической конфигурацией. Многие наблюдатели и теоретики демократии отмечают это наличное на уровне факта этнокультурное содержание демократии, констатируя, таким образом, ее двойственность. Альтерматт тоже не проходит мимо этой двойственности народа как субъекта демократической власти. Понятное дело, он, с его назойливым желанием освободить "политику" от "культуры", не может не потребовать расстановки в этом вопросе акцентов.

На помощь приходят всегдашние греки, сославшись на которых, можно предложить различать два понятия о народе. Слово "демос" нам предлагается закрепить за "политическим" понятием о народе, точнее, за той количественной ипостасью народа, которую всегда имели в виду левые теоретики демократии и которой одной они всегда готовы были доверить "суверенитет". Тогда под "этносом", понятное дело, будет разуметься народ как культурная и родовая общность. Коль скоро различие принято, главное - одно с другим не перепутать, иначе... "Отождествление "демоса" и "этноса" приводит к насильственной ассимиляции и принуждению или изгнанию и геноциду. Если политическое гражданство связано с этническими, культурными или религиозными предпосылками, то неизбежно дискриминируется какая-то часть населения".

Понятно, что речь не идет об одних лишь понятийных дифференциациях: в политике понятийность действенна. И соль вопроса, собственно, в том, что в делах демократии "этнос" должен быть вычтен из "демоса". Народ как субъект демократической власти должен быть по возможности редуцирован к его количественной модели. Именно тогда мы получим свободную от этнокультурной нагрузки и сопутствующей дискриминационности подлинно демократическую "нацию граждан". "Демос" минус "этнос" равно "нация граждан" - демократическое уравнение выглядит так.

Кажется, именно здесь "некоторые культурные европейцы" предчувствуют сюрприз... А что если именно пресловутая этнокультурная нагрузка, если эта физиогномическая уникальность демоса в качестве этноса была тем единственным, что сообщало электоральным проявлениям народа смысл волеизъявления, то есть позволяла принимать их в расчет в качестве "воли народа", а не механической суммы беспорядочных и глубоко некомпетентных мнений? И значит, на нашей доске можно черкнуть еще одно демократическое уравнение - демократическое уравнение сюрприза: демос минус этнос равно плебс.

Маховик этого вычитания уже запущен. И если та же рыночная стандартизация современных обществ, та же идущая в ее фарватере массовая культура еще своего дела не доделали, то "пессимисты" скажут, что это лишь вопрос времени... А "оптимисты" на такие темы не говорят. Или говорят в порядке общего недоумения по поводу частных вопросов.

Вот и господин Альтерматт очень жалуется на разгул популизма. Часто неся отпечаток "национализма и ксенофобии", популистский синдром, как снежный ком, нарастает в Европе, по оценке профессора, годов с 80-х. Популисты сеют недоверие к "иммигрантам", спекулируют на проблемах социального отчуждения, настраивают народ против "политического класса". Популисты эксплуатируют "шовинистические лозунги" и подчас заставляют вспомнить о харизматическом типе господства. Наконец, они саботируют евроинтеграцию, насаждая повсюду "евроскепсис" и промоутируя свое популистское "нет". В любом случае, они "угрожают самой сущности демократического и плюралистического устройства".

Даже образцовую Швейцарию не обошла стороной волна популизма (кто бы мог подумать...). В разное время "швейцарские националисты и правые популисты... выступали под различными названиями - "Национальная акция", "Республиканское движение" или "Швейцарские демократы". В Женеве они выбрали многозначительное название "Бдительность". Потом были "Швейцарская народная партия", "Партия свободы" - все они мобилизовывали электорат на борьбу против "иммиграции иностранной рабочей силы, что на ксенофобском жаргоне называлось "засилье иностранцев", выступали против бюрократии, иногда выступали разом против "государства, полиции и иммиграции". Одним словом, стандартный набор. Между тем, неким пиком, кульминацией "правопопулистского протеста" на швейцарский манер можно, кажется, считать другое объединение: возникшую в 80-е "Автопартию", которая вышла на избирательную борьбу с лозунгом "За свободу, благосостояние и автомобиль!". Таков он, радикализм по-швейцарски.

"Скажи мне, кто твой враг, и я скажу, кто ты"... Поистине, зеркалом "Новой Европы" является нищета ее демонов.

Да, "популизм" - в своем роде, "мелкий бес" европейской политики. Но как же он, право, завелся в этой добропорядочной части света? Можно, конечно, опять все списывать на эксцессы модернизации, на "проигравших" в ходе структурных трансформаций экономики или еще что-нибудь в том же роде. Блаженны беспечные... Сегодня только они не видят того, что партийно-политический ландшафт Европы по большей части лежит в руинах. Почва уходит из-под ног старых идеологий, растет доля чисто протестного голосования, а также число "не приходящих", вступает в права истинный наследник старых европейских демократий: так называемый "новый избиратель", стоящий вне социокультурной и профессиональной корпоративности, и с очень ограниченной "рациональностью". На социологическом языке все это называется "аномия". Что же остается партиям? Им остается быть вульгарно популистскими либо популистскими же, но изощренно. По выражению Гюнтера Рормозера, "партии превращаются в бюро обслуживания: они изучают методами демоскопии пожелания граждан и обещают максимально возможное удовлетворение потребностей людей [4] . И не надо пенять на то, что подчас они поднимают на щит "низменные инстинкты". Вот Альтерматт жалуется, что популисты "инструментализируют" эмоции "маленького человека". А что вы хотели, профессор? Демос минус этнос равно плебс.

Да, современная эрозия демократии, о которой говорят уже слишком многие, чтобы счесть ее алармистским мифом, вполне может быть отнесена на счет того вычитания культуры из политической культуры, которое, так сказать, обеспокоило "некоторых культурных европейцев" в радужном проекте г-на Альтерматта. Да что там "господин Альтерматт" - речь о радужном проекте "Новой Европы". "Некоторых культурных европейцев" уже должно бы тошнить от оптимизма евроинтеграторов из Страсбурга или Брюсселя, когда те в какой-нибудь очередной преамбуле повторяют, что в основе объединенной Европы лежит универсальное достояние прав человека. И все. Европейская культура вычтена из европейской политической культуры. Целое вычли из части. Получили некую отрицательную величину, некий синдром коллективного небытия, опыт социальной аномии.

Лично я, всякий раз, когда слышу о "Новой Европе", теперь думаю о ее новой безродности.

На правах заключения

Свое универсалистское упование Альтерматт называет "Европой по выбору" (в противовес "Европе по принадлежности"). Сомнений нет - это же та самая Европа, которой грезит издавна наша интеллигентная общественность: Европа, которой можно стать, из которой можно уйти, из которой можно быть изгнанными с позором, в которую, наконец, можно вернуться... Если очень-очень захотеть. И тамошняя интеллигентная общественность, взять хотя бы нашего профессора, подбадривает: "Если Европа не образует никакой родовой общности, то на первый план выйдут права вступления в Европу в смысле гражданских прав". Европа не образует никакой родовой общности, она открыта для новых членов и примет нас в свое лоно! Однако зачем?.. Чтобы быть безродными, не обязательно быть Европой.

Примечания ко второй части

[1] Ницше Фридрих. Так говорил Заратустра. | @ Bolero.ru

[2] Бержье Жак, Повель Луи. Утро магов. - М., 1991.

[3] Здесь и далее цитируется по: Альтерматт Урс. Этнонационализм в Европе. - М., 2000.

[4] Рормозер Г. Кризис либерализма. - М., 1996.

Русский журнал, октябрь 2000