Дмитрий Галковский
Русская политика и русская философия
Глава IV

В 30-40-е годы произошло постепенное угасание русской эмиграции и инерционное разрушение марксизма, который оказался последним прибежищем автономного мышления на территории России. Марксизм был наиболее близкой к азиатскому коллективистскому восприятию философией, философией "экономического цинизма", низводящего личность мыслителя к безликому "производителю идей", впоследствии приобретаемых потребителями для идеологической наркотизации, призванной этически оправдать их неизбежно социально безнравственное поведение. Попыткой вторичного производства со стороны марксизма определенной "идеологии", призванной обслуживать своеобразно понимаемые интересы потребителя, явились течения "сменовеховства" (2) и "евразийства" — политико-философские конструкции, специально собранные для экспортных нужд советского государства на сумасшедшей фабрике коммунистического марксизма. Это чрезвычайно интересный феномен, так как в нем в концентрированной и символической форме выявляются некоторые основные качества русской культуры: ее схематизм, мертвенность и декоративность — т.е. правдоподобность, доведенная до такой неправдоподобной степени, что постепенно превращается в правду и ставит тем самым своего создателя в трагикомическое положение ученика чародея, научившегося вызывать демонов, но не умеющего ими управлять. "Освоив" марксизм, русские попросили его создать несколько полезных вещей. Марксизм нарисовал грубые и совершенно бесполезные декорации сменовеховства, а потом сожрал своих наивных хозяев. Вся зловещесть этого "происшествия" станет ясна, если мы обратимся к происхождению самого марксизма — здесь интеллектуальные эксперименты русских выглядят карикатурным повторением трагедии западноевропейского мышления Нового времени, "склонности мистики утилизировать себя для традиционных общественных целей".

Евразийство было первой "идеологией" русского государства, первой идеей, специально сконструированной для кого-то с целью сознательной дезориентации и использования. Характерно, что сам по себе социализм как социальная практика не нуждался в идеологии. Внутри России потребителей сколько-нибудь сложных мифологических конструкций не осталось, и евразийство изначально создавалось для внешнего потребления. Социалистическое общество могло мыслить и каким-либо человеческим языком объяснять и утверждать себя, вообще, жить филологически — только вне себя, за пределами СССР. Причем это мышление должно было быть априори фальшиво, должно было быть сознательным обманом. Но так как, кроме этого обмана, ничего не было, здесь уже провела работу сама мать-природа. Поскольку у марксизма, взятого отдельно, самого по себе, никакой рефлексии, никакого осмысления себя быть не могло, евразийство, сконструированное ОГПУ, и есть единственная идеология марксизма, так что применение марксистского метода на практике и оборачивается его онтологической сущностью. Ведь идеология в марксистском смысле этого слова и есть не что иное, как сознательный обман со стороны "господствующего класса".

Евразийство похоже на современный ему национал-социализм, с той только разницей, что действия советского государства совершенно не нуждались в каком-либо оправдании или даже объяснении. Евразийство оправдывало и объясняло действия по азиатизации России, но оправдание и объяснение нужно только европейскому сознанию, его же как раз и искореняли. Поэтому евразийство, в сущности, является издевательством — объяснением уничтожаемым европейцам, почему их следует уничтожать. Национал-социализм был псевдоазиатизацией Европы — временной реакцией на крушение ее восточного фланга. Лозунг Гитлера — борьба против внутренних (евреи) и внешних азиатов азиатскими методами прямого подавления. Это несвойственная новой Европе переоценка Азии, возведение ее в ранг противника, а не колониального материала, то есть отказ от основной идеи колониализма: "не соперничество, а использование". Если евразийство соединить с государственной риторикой СССР, мы получим стиль гитлеровского национал-социализма. Однако фашистам надо было постоянно объяснять и оправдывать свои действия, и в этом была их необыкновенная слабость. Фашизм разработал достаточно разветвленную идеологическую систему, позволившую стать более или менее фашистом даже Хайдеггеру, но фашизм был наивен, в него действительно "верили", а следовательно, не могли принимать ситуационно выгодных решений за рамками идеологических догм.

При знакомстве с текстами евразийцев бросается в глаза декларативность, полная укладываемость в две-три фразы. Больше всего это напоминает "легенду" прилежного диверсанта: "Эвакуировался в тыл, отстал от эшелона". Многочасовые допросы никакой новой информации не добавляют, из подвала доносится все то же монотонное бубнение: "Отстал от эшелона. Не помню. Эвакуировался в тыл". В первых строчках евразийских статей размашистой кистью провинциального журналиста рисуется грандиозная панорама: "великая равнина", "континент Евразия". Хорошо. Заинтригованный читатель ждет, "что дальше". Но, увы — дальше ничего нет (3).

Марксизм есть экономический материализм. А что такое экономический материализм, вообще ЭКОНОМИЧЕСКАЯ философия? Тут дело совершенно не в экономике. Большевики за полгода развалили народное хозяйство до основания, бездарно разогнали Учредительное собрание, изолировали себя от сочувствующей им русской интеллигенции, разорвали дипломатические отношения почти со всем миром и, ДАЖЕ НЕСМОТРЯ НА ЭТО, победили. Значит, было колоссальнейшее преимущество, которое не только покрывало чудовищные недостатки, но и давало фору. За те же полгода большевики, будучи совершенными дилетантами, на совершенно пустом месте создали чудовищный аппарат тотального сыска и развернули массовый террор. Первые осмысленные акции советской власти:

6 июля 1918 г. — провокационное убийство германского посла графа Мирбаха (предательство германского союзника, явно проигрывающего Антанте);

7 июля 1918 г. — разгром спровоцированного мятежа левых эсеров (создание временного алиби в глазах еще сильной Германии и полная узурпация политической власти);

16 июля 1918 г. — убийство Николая II и наследника (уничтожение естественных лидеров белого движения и окончательная компрометация в глазах образованного класса России "заваривших кашу" деятелей Февральской революции);

30 августа 1918 г. — инсценировка покушения на Ленина и начало "красного террора" (уничтожение русского городского населения).

Вот оборотная сторона "принципиально непрактичной" деятельности русских интеллигентов. Далее все шло по нарастающей. Символом политической деятельности большевиков является увенчивающий гражданскую войну расстрел белых офицеров. После разгрома Врангеля примерно половина белых офицеров (45 000) осталась в Крыму. ("Родина слышит, Родина знает". "Родина — простит".) Тогда появилось низкорослое кривоногое существо с вежливой китайской улыбкой: "Галаздане афицелы, вама неабахадима залегестлиловаца, э-э, для палуцэния пасобия" (4). Офицеры зарегистрировались. Их взяли и расстреляли из пулеметов. Это суть всей 70-летней деятельности большевиков — коварные "двухходовки". Поражает не "глубина расчета", всегда примитивного, а последовательность. Последовательность животного или даже механизма, бездушная, беспощадная, не оставляющая никаких шансов, никакого "счастливого случая". Зарегистрировались — расстреляли, зарегистрировались — расстреляли. И так 70 лет. Все обвинения большевиков в жестокости нелепы, как нелепо обвинение в кровожадности хищного насекомого. Он "надыбал" себе ноу-хау: укол яйцекладом в нервное сплетение гусеницы — откладывание яичка — вылупление из яичка личинки — выжирание личинкой гусеницы изнутри — окукливание и вылупление взрослой особи — спаривание — укол яйцекладом в нервное сплетение гусеницы. И все — этот "экономический материализм" продолжается миллионами лет. При чем здесь "философия" какая-то? Сама постановка вопроса уже смешна.

В "Вехах" чудики дали на себя информацию миру, который убил в последующие десятилетия 60 миллионов людей, для которого человеческая жизнь уже не значила ничего, так что сообщения о массовых расправах звучали скорее как сообщение синоптиков "прошли дожди", "выпал снег": "К концу декабря была очищена территория Тамбовской губернии".

В "Вехах" русские интеллектуалы сказали:

1. Россия есть периферия культурного мира, и европейское начало здесь слабо.

2. Следовательно, вместо развития слабого европейского начала надо создать самобытный западно-восточный мир.

Сначала подобный вывод вызвал у русской интеллигенции взрыв негодования (зарождающееся сознание начинается с ненависти к себе). Но через десять лет победившей Азией было подхвачено: да, создадим, и именно самобытную русскую цивилизацию, но... для дезориентации белых дьяволов. Русская "Почти Азия" вместо укрепления Европы решила поиграть на контрастах, стать не частью, а целым. Советская "Почти Европа" пришла к тому же выводу. СССР — это хитрая Азия, искушенная Азия. До 1917 г. Россия вместе с Австро-Венгрией замыкала цепочку великих европейских держав. После 1917 г. вместе с Японией она открывала список великих держав, правда азиатских.

В "Вехах" сказали, а русская реальность подхватила под белы рученьки и повела упирающихся задохликов семимильными шагами. Уже первый съезд евразийцев в Берлине (начало 1925 г.) проводился на деньги ГПУ, многие лекции на нем читали шпионы и диверсанты, которым придумали "интересные мысли" (автора!) и которые они выучили вплоть до "полемики": "Ты будешь говорить то, а я тебе возражать это". После же использования большинство евразийцев вывезли в СССР и расстреляли.

То, что в "евразийстве" философская программа "Вех" нашла свое пародийное воплощение, есть лишь частное следствие общей закономерности. В конце концов вся история русской мысли есть идиотическое воплощение чьих-то аллегорий. Всегда грубое материальное воспроизведение иногда весьма тонких идеальных конструкций. Деревенский мужик поймал маленькому Володе Набокову бабочку, держа дешевую капустницу жирными пальцами за сломанные крылья: "У нас бабочек этих!.." — идеальный символ услужливости русской истории. Сущность русского социализма проста до издевательства. Барин прочел басню Мандевиля о пчелах, позвал своего пасечника: "Степка, трутней в тряпку собери и кипятком ошпарь". Механизм улья испортился, пчелы сдохли. Восточная бездарность — органическая неспособность что-то выдумать, создать, "сделать из ничего" — сопровождается у русских европейской предприимчивостью. Восточный традиционализм, спасающий от "неудачного новаторства", в России крайне слаб. У русского дурака постоянно "свербит". На пустом месте он развивает бешеную энергию — пляшет на похоронах и рыдает на свадьбе. В сущности, занимаясь распределением "ничего". Самое оскорбительное, доводящее русского до бешенства, — это сопротивление распределяемого материала. В античности творчество уподобляли припоминанию вечно существующих идей, которые изначально, вне времени человек знает, но временно забывает, попав в воронку временного круга. Врожденный материализм русского приводит его к отождествлению идей с конкретными людьми и предметами. (Соответственно Абендланд превращается для него в Аидланд платоновского царства теней.) Когда предметы сопротивляются манипулированию, а люди начинают уклоняться от подчинения его воле, русский воспринимает это как мировую несправедливость, как нарушение мировой гармонии и стремится восстановить порядок, начиная сопротивляющийся материал уничтожать. Срыв хлебозаготовок он понимает как разрушение вечной платоновской идеи хлеба, которую проклятые кулаки "не отдают". В России очень любят носителей идей, но мертвых. Мертвых легко распределять, вокруг них легко плясать и плакать — они не побьют и вообще не сделают уже ничего десяткам, сотням и тысячам кормящихся вокруг них бездарных захребетников — русских интеллигентов. Жил поэт Гумилев, писал стихи. Стихи замечательные, нравящиеся, но их автор был опасно жив. Гумилева убили, потом запретили, потом простили и разрешили. Сожгли его книги, затем опубликовали его рукописи. Наградили его палача, потом расстреляли. Зарыли труп Гумилева в землю, вырыли, снова зарыли в другом месте, снова вырыли и т.д. и т.п. И этот унылый русский спектакль с эксгумацией трупов, обливанием их кислотой, облепливанием черепов умерших пластилином, перезахоронением, наказанием и реабилитированием людей, к коим наказывающие не имеют никакого отношения, ибо для них они просто являются идеями, которые они порют, как выпорол неправильное море знаменитый персидский царь, намекнув тем самым, что древние персы тоже немножко европейцы, тоже способны к деятельному умозрению, — этот унылый русский спектакль ужасающ и вечен.

(3) Дальше через 30 лет пошел Лев Гумилев. Во время следствия его допрашивали два еврея – один разбивал прикладом шейные позвонки, а другой хохотал за столом, крутя карандашик: "Бей этого гоя по голове – он умный!" Отмотав срок и выйдя с зоны с манией преследования и кривящейся набок шеей, "умный гой" стал разрабатывать теорию "этногенеза" – несчастную попытку умного и талантливого человека сохранить достоинство путем интеллектуальной мимикрии. Злейшие враги России и русской культуры изображались в его парадоксальных книгах природными союзниками и чуть ли не добрыми учителями, а антисоветчики-европейцы – кровожадными упырями и ненавистниками России.
     Из-за особенностей гуманитарного знания исследования Гумилева все равно имеют самостоятельное значение (важен любой автономный и независимый взгляд на исторические события), но с точки зрения философской это более чем наглядная иллюстрация извращенного метода советской некультуры. В сущности, изображая самым лучшим и чистым из того, что было в России, монголо-татарское иго (одно упоминание о котором веками вызывало у русских приступ рвоты), Гумилев попытался создать миф Нероссии. То есть миф СССР. Точно так же, по его же словам, Латинская Америка в свое время в попытке достижения независимости сделала все возможное и невозможное для превращения себя в Неиспанию, поставив в центр своей религиозной жизни антикатолическое франкмасонство. Назад

(4) Кстати, сейчас бывшим членам руководства коммунистической партии необходимо зарегистрироваться. Для получения пособия. Назад